Красный сфинкс

«Павленко – большевик с хорошей биографией, – писала дальше М. Шагинян. – Он много и умно читал, прежде чем стать писателем. Он вовсе не стыдился учиться у современного Запада. Но он „импортировал“ западную литературную технику точь-в-точь так, как мы в начале пятилетки импортировали в Союз заграничную машиностроительную технику: он ее взял без сюжета, как машину капитализма. Западный способ письма, паузы в синтаксисе… Павленко взял эту технику, служащую на Западе как иллюзия, и заставил ее работать в своем романе как конвейер для облегченного развития действия. Получилось очень хорошо, получилось по-советски, получилась та самая заграничная марка, которую мы освоили у себя на заводе, и стахановец гонит на нее такие нормы, о каких она дома не помышляет, а в то же время марка никому не грозит ни безработицей, ни затовариванием, ни кризисом, ни забастовкой…»

Герои П. Павленко с упоением громили Японию в считанные дни.

В считанные часы громили фашистскую Германию герои Ник. Шпанова.

И тот и другой прекрасно знали, что будут услышаны. Еще в 1930 году И. Сталин в письме к Горькому разъяснил, как следует готовить советский народ к грядущим потрясениям. «Мне кажется, – писал он, – что установка Воронского, собирающегося в поход против „ужасов“ войны, мало чем отличается от установки буржуазных пацифистов…» Партия, указывал Сталин, решительно против произведений, «рисующих „ужасы“ войны и внушающих отвращение ко всякой войне (не только к империалистической, но и ко всякой другой). Это буржуазно-пацифистские рассказы, не имеющие большой цены. Нам нужны такие рассказы, которые подводят читателей от ужасов империалистической войны к необходимости преодоления империалистических правительств, организующих такие войны. Кроме того, мы ведь не против всякой войны. Мы против империалистической войны, как войны контрреволюционной. Но мы за освободительную, антиимпериалистическую, революционную войну, несмотря на то, что такая война, как известно, не только не свободна от „ужасов кровопролития“, но даже изобилует ими».

Установка была дана. Ее запомнили.

В передовой «Правды» от 18 августа 1940 года можно было прочесть: «…и когда маршал революции товарищ Сталин даст сигнал, сотни тысяч пилотов, штурманов, парашютистов обрушатся на головы врага всей силой своего оружия, оружия социалистической справедливости».

«Мы знаем, – вторили „Правде“ герои Ник. Шпанова, – что в тот же миг, когда фашисты посмеют нас тронуть, Красная Армия перейдет границы вражеской страны. Наша война будет самой справедливой из всех войн, какие знает человечество. Большевики не пацифисты. Мы – активные оборонцы. Наша оборона – наступление. Красная Армия ни единого часа не останется на рубежах, она не станет топтаться на месте, а стальной лавиной ринется на территорию поджигателей войны. С того момента, как враг попытается нарушить наши границы, для нас перестанут существовать границы его страны».

(Кстати, о границах. В романе П. Павленко есть такой эпизод. «Английские моряки, свидетели боя под Майдзуру, подтверждали наблюдения норвежского капитана относительно непонятной тактики красных, а сам норвежец в конце разговора признался, что еще вчера ночью он встретил подлодку красных в заливе Чемульпо, но никому не сказал об этом из боязни за судьбу своего „Тромсэ“. Он будто бы крикнул советскому офицеру, стоявшему на мостике лодки: „Где вы намерены еще драться, черт вас возьми?“ И тот ответил, пожимая плечами: „Это пограничное сражение, сэр. Я не знаю, как развернутся дела“. – „Если считать происшедшее сражение за пограничное, как выразился этот русский подводник, с которым говорил капитан „Тромсэ“… – начал Локс, но Нельсон перебил его: „Красивая фраза, не больше“. – «Люди, бомбившие столицу противника и нагнавшие панику на два моря, имеют право не только говорить афоризмы, но и приписывать себе чужие“).

Советские ученые тоже не остались в стороне от темы.

В редкой сейчас книжке «Война и стратегическое сырье» (1942) академик А. Е. Ферсман восторженно, я бы сказал, поэтически писал: