Красный сфинкс

— В этом костюме? — спросила Марион, смеясь и сделав пируэт на носке одной ноги, чтобы показать кардиналу изящество своей фигуры даже в одежде, принадлежащей иному полу. — Нет, это значило бы не уважать ваше высокопреосвященство. С вашего позволения монсеньер, я сделаю мой маленький отчет стоя, если только вам не угодно, чтобы я говорила, став на одно колено; но тогда отчет превратился бы в исповедь, а это увлекло бы нас обоих слишком далеко.

— Говорите, как вам заблагорассудится, Марион, — сказал кардинал, на лице которого промелькнуло беспокойство, — ибо, если я не ошибаюсь, вы попросили об этой встрече, чтобы подготовить меня к дурной новости, а дурные новости лучше узнавать как можно раньше, чтобы можно было от них защититься.

— Не могу сказать, дурная ли это новость, но мой женский инстинкт подсказывает, что она не из числа хороших; впрочем, вы оцените сами.

— Я слушаю.

— Вашему высокопреосвященству известно, что король поссорился со своим фаворитом господином Барада?

— Вернее, господин Барада поссорился с королем.

— В самом деле, это вернее, потому что господин Барада дулся на короля. Так вот, сегодня вечером, когда король был со своим шутом л’Анжели, обе королевы пришли к нему и через полчаса удалились. Они были чем-то очень взволнованы и обменялись несколькими словами с монсеньером герцогом Орлеанским; после этого господин герцог Орлеанский примерно четверть часа разговаривал в нише окна с господином Барада, причем, похоже, они спорили; наконец, принц и паж, придя к согласию, вышли вместе. Месье остался в коридоре, пока не увидел, что Барада вошел к королю, после чего также скрылся в коридоре, ведущем к королевам.

Кардинал на мгновение задумался, потом, глядя на Марион с нескрываемым беспокойством, сказал:

— Вы сообщаете мне столь точные подробности, что даже не спрашиваю вас, убеждены ли вы в их достоверности.

— Убеждена; впрочем, у меня нет никаких причин скрывать от вашего высокопреосвященства, кто снабдил меня ими.

— Не сочтите это нескромностью, милый друг, но, признаюсь, я был бы рад узнать это.

— Здесь не только не будет никакой нескромности, но я уверена, что окажу услугу тому, кто мне это сообщил.

— Значит, это друг?

— Это человек, желающий, чтобы ваше высокопреосвященство считали его своим преданным слугой.

— Его имя?

— Сен-Симон.

— Этот юный паж короля?

— Именно.

— Вы с ним знакомы?

— Знакома и не знакома: он впервые пришел ко мне сегодня вечером.

— Вечером или ночью?

— Удовольствуйтесь тем, что я вам скажу монсеньер. Итак, он пришел ко мне сегодня вечером и рассказал эту совсем свежую историю. Он уходил из Лувра; собираясь зайти к своему товарищу Барада, он увидел, что от его величества выходят обе королевы. Они были так озабочены, что не заметили Сен-Симона. Он пришел к Барада; паж все еще дулся и заявил, что завтра покидает Лувр. Через мгновение вошел Месье, не обративший внимания на малыша Сен-Симона. А тот притаился и видел, как его товарищ разговаривал с принцем в нише окна; потом они оба вышли, Барада вошел к королю, а Месье побежал, по всей вероятности, отчитаться перед королевами в успехе предприятия.

— И вы говорите, малыш Сен-Симон пришел рассказать вам все, с тем, чтобы вы мне это повторили?

— Ах, клянусь честью, я сейчас повторю вам его собственные слова: «Милая Марион, я полагаю, что во всех этих хождениях кроется какая-то махинация против господина кардинала де Ришелье. Говорят, что вы с ним в большой дружбе; я не спрашиваю вас, правда ли это, но, если правда, предупредите его и скажите, что я его покорный слуга».

— Это умный малый, и я при случае его не забуду, скажите ему это от моего имени; что касается вас, дорогая Марион, то я думаю, чем доказать вам свою признательность.

— О, монсеньер!

— Я придумаю, а пока…

Кардинал снял с пальца великолепный бриллиант.

— Возьмите этот камень, — сказал он, — на память обо мне.

Но Марион, вместо того чтобы протянуть руку, убрала ее за спину.

Кардинал взял ее руку снял перчатку и надел кольцо на палец молодой женщины.

Потом, поцеловав ее руку, он сказал:

— Марион, будьте мне всегда таким же хорошим другом, и вы в этом не раскаетесь.

— Монсеньер, — ответила она, — я обманываю иногда своих любовников, но своих друзей никогда.

Уперев одну руку в бедро и взяв шляпу в другую, с лицом, отражающим беззаботность молодости и красоты, с улыбкой страстной любви на устах она поклонилась, как настоящий паж, и вернулась к себе, разглядывая свой бриллиант и напевая вилланеллу Депорта.

Оставшись один, кардинал провел рукой по нахмуренному лбу и сказал:

— Вот она, невидимая соломинка, вот она, незамеченная песчинка!

И с выражением непередаваемого презрения добавил:

— Какой-то Барада!

Х. РЕШЕНИЕ КАРДИНАЛА