Король взял письмо с видимым волнением; взгляды всех присутствующих были устремлены на этот конверт, заключающий в себе судьбу всей их ненависти и всего их честолюбия.
— Господин кардинал ничего не просил передать устно? — спросил король у гонца.
— Ничего, государь; только засвидетельствовать его нижайшее почтение вашему величеству и передать письмо обязательно вам в руки.
— Хорошо, — сказал король, — ступайте!
Гонец вышел.
Король распечатал письмо и хотел читать его про себя.
— Вслух! Вслух, государь! — воскликнула королева Мария, чей голос в каком-то непостижимом равновесии соединил в себе две противоположности — приказ и просьбу.
Король взглянул на нее, будто спрашивая, не будет ли чтение вслух иметь нежелательных последствий.
— Да нет же, — сказала королева, — у всех нас одни и те же интересы.
Легкое движение бровей короля показало, что он, пожалуй, не полностью разделяет мнение матери по этому пункту; но то ли из уважения к ее желанию, то ли по привычке повиноваться он стал читать письмо вслух; оно уже знакомо нашим читателям, но мы еще раз его воспроизводим, чтобы показать, какое действие произвело оно на тех, кто собрался его слушать.
При этом слове воцарилась такая тишина, что Людовик поднял глаза от письма и обвел взглядом слушателей, желая убедиться, что они не рассеялись подобно призракам.
— Мы слушаем, государь, — нетерпеливо сказала королева-мать.
Король, наименее нетерпеливый из всех, поскольку, может быть, он один понимал, насколько совершенное им серьезно с точки зрения монархии, продолжал читать Медленно и слегка изменившимся голосом:
— О! воскликнула Мария Медичи, не в силах сдержать нетерпение, он соглашается!
— Подождите, мадам, — сказал король, здесь есть «но».
— Так читайте же, государь, читайте!
— Если вы хотите, чтобы я читал, мадам, не прерывайте меня.
И он продолжал с обычной медлительностью, какую вкладывал во все:
— Ах, он отказывается! — не в силах сдержаться, в один голос воскликнули королева-мать и Месье.
У короля вырвался недовольный жест.
— Извините нас, государь, — сказала королева-мать, — и, пожалуйста, продолжайте!
Анна Австрийская, охваченная не меньшей ненавистью, чем Мария Медичи, но более владеющая собой вследствие привычки быть скрытной, прикоснулась белой, дрожащей от волнения рукой к платью свекрови, чтобы призвать ее к сдержанности и молчанию.
Король продолжал:
— Ах, — произнесла Мария Медичи, вздохнув полной грудью, — пусть он отдыхает на благо королевства и мира в Европе.
— Матушка! Матушка! — сказал герцог Орлеанский, с беспокойством следя за раздраженным взглядом короля.
Анна сильнее сжала колено Марии.
— Ах! — воскликнула та вне себя, — вы никогда не узнаете, в чем я обвиняю этого человека, сын мой.
— Отнюдь, мадам, — сказал нахмурясь, Людовик XIII, — отнюдь, я это знаю.
И, сделав резкое ударение на этих последних словах, он продолжал читать с едва сдерживаемым нетерпением:
Все присутствующие одновременно встали, полагая, что чтение окончено. Королевы расцеловались, герцог Орлеанский направился к королю, чтобы поцеловать ему руку.
Но король взглядом остановил их.
— Это не все, — сказал он, — есть еще постскриптум.
Хотя г-жа де Севинье не сказала еще, что обычно именно в постскриптуме содержится самая важная часть письма, все остановились при словах «есть еще постскриптум» а королева Мария, не удержавшись, обратилась к своему сыну:
— Надеюсь, сын мой, что если кардинал изменил свое решение, то вы не измените своего.
— Я обещал, мадам, — ответил Людовик XIII.
Послушаем постскриптум, матушка, — сказал Месье.
Король прочел: