Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков

Вообще надо сказать, что военная история Октябрьского вооруженного восстания еще не написана. Мы, например, хорошо знаем, где какой полк стоял 14 декабря 1825 года, откуда и куда он шел и как развивалось восстание декабристов. Но вот кто, откуда и куда какими силами ходил 25 октября 1917 года, мы знаем очень приблизительно. До сих пор не очень понятно, какие именно воинские части оказались в Зимнем дворце, из каких районов красногвардейцы. Однако с уверенностью можно утверждать, что матросы показали себя наиболее дисциплинированный частью восставших, они выделялись спайкой. Так было и дальше. Когда Дыбенко 5 января 1918 года разгонял Учредительное собрание, ему задали вопрос: «Вы не боитесь того, что в городе много солдат? Они могут выступить на защиту Учредительного собрания». Дыбенко ответил: «Они ничего не стоят. Буквально сотня матросов разгонит любых солдат». Отчасти это была бравада. Но, с другой стороны, матросы сохранили дисциплину в гораздо большей степени, чем сухопутные войска.

У Джона Рида есть интересные заметки по этому поводу. Если он встречал вооруженный солдатский патруль на улицах Петрограда, то руководил им, как правило, рабочий или матрос. Рабочие и матросы были стихийно выдвинуты на руководящие должности. Причем дело здесь не в том, что кто-то кому-то приказал подчиняться. Приказывать было бессмысленно. Слушались тех, кого хотели слушаться. И, видимо, черный бушлат сам по себе производил очень сильное впечатление.

Характерно, что, когда вскоре после Октябрьского восстания начались винные погромы, усмиряли их в основном матросы. Они взяли под охрану винные погреба Зимнего дворца, разбили там бутылки и перевернули бочки, содержимое вылили в подвалы, а потом с помощью пожарных откачали в Неву. Несколько предшествующих попыток установить караул из солдат сухопутных частей приводили только к тому, что караул напивался вместе с теми, от кого он должен был охранять эти запасы.

Кстати, подобный случай был и в Гельсингфорсе, когда матросы вылили на железнодорожные пути несколько цистерн со спиртом, опасаясь погромов. В финской печати отмечалось, что образ русского матроса предстал совершенно с неожиданной стороны. Жители Хельсинки привыкли видеть русских моряков навеселе во время увольнений на берег. И им казалось, что уж от стакана спирта они никогда не откажутся. Но матросы вылили все на землю, и никто даже глотка не сделал. Это еще раз свидетельствует, что уровень самоорганизации моряков был высок.

Матросы и после Октябрьского восстания оказываются наиболее эффективной вооруженной силой новой власти. Их посылают против всех контрреволюционных выступлений: в Москву, на Дон против атамана Каледина, на Украину против Центральной Рады. В протоколах Центробалта даже сохранились ворчливые реплики отдельных матросов. Один из них говорит, что «мы всюду поддерживаем советскую власть. А что же делает Красная гвардия? Почему она не выполняет свои функции?».

Поскольку в ноябре-декабре 1917 года матросы оказались главной военной опорой советского правительства, то у них появилось представление о себе как об очень важных политических фигурах. Здесь характерна история Дыбенко, когда он стал народным комиссаром по морским делам. Это, кстати, случилось не сразу: большевики долго пытались уговорить на этот пост кого-то из старых специалистов. И даже когда Дыбенко назначили наркомом, его товарищем стал военный профессионал — бывший капитан 1-го ранга Модест Иванов, который получил от флотского съезда чин контр-адмирала. Адмирал Иванов также продолжит службу в Красном флоте, будет командовать флотилией ОГПУ, станет в 1936 году Героем труда и скончается в блокадном Ленинграде.

Но вернемся к Дыбенко: став наркомом, он столкнулся с тем, что постоянная отчетность перед Центробалтом сковывает свободу его действий. Активность Павла Ефимовича перенеслась в Петроград, куда он подтянул своих доверенных лиц. В Гельсингфорсе, где заседал Центробалт, он стал бывать наездами, а главное — перестал отчитываться перед матросским комитетом. И это привело к тому, что в январе 1918-го Дыбенко начали остро критиковать. Протокол заседания Центробалта от 14 января 1918 года даже не был напечатан в полном собрании протоколов, опубликованном к 50-летию Октябрьской революции. Я его собираюсь опубликовать в приложении к своей монографии о Балтийском флоте и революции, которая вот-вот выйдет. Там делегаты Центробалта говорили, что, мол, нам не нужны истуканы, идолы, для нас важны демократия и равенство. А Дыбенко ведет себя теперь как барин: сидит, развалившись, в кресле и курит сигару. Когда к нему приходят товарищи, не реагирует на их просьбы. Он не отчитывается перед Центробалтом, не приезжает к нам. Мы не имеем актуальной информации о переговорах с Германией. Мы всё узнаем из газет. А это ненормально.