Красный сокол

«Ох, черт возьми! Крепкий орешек оказался. Ну, да где наша не пропадала? — подумал Иван, занюхивая глоток ломтиком белого хлеба. — Чего доброго — опьянею. Надо было указать на бутылку с гроздьями винограда. Мускатель не шибко ударит в голову за столь деликатным столом, факт. Но… после драки кулаками не машут».

Вслух же он заявил, соглашаясь с проявленным дружелюбием:

— Зер гут! Отлично! — и степенно взялся за огурчик двумя пальцами, упустив из виду рогатую вилку.

С ответным словом выступил генерал Петров. Он поблагодарил руководство Центра за прием, похвалил тружеников авиационных заводов за высокие технические достижения в области самолетостроения и предложил тост «за доблестное оружие Люфтваффе».

«Так-с, вашим салом по нашим мусалам», — мелькнула озорная мысль у раскрасневшегося юнца из страны Советов в окружении матерых специалистов по части выпивки и вербовки шпионской клиентуры.

Зал заметно оживился, налегая на закуску и пить. Галланд наклонился к уху соседа:

— Хочешь поучаствовать в настоящем деле?

— Каком? — машинально спросил захмелевший испытатель крепости неведомого коньячка.

— Воздушный цирк на берегу Ла-Манша. Один день летал, другой день отдыхать здесь. Ферштеен? Я работаю английский цирк. Сегодня здесь — завтра там. Команданте эскадра. Ферштеен?

— Не-е. Профессор, — показал рукой выпивший, но еще не пьяный гость в сторону руководителя делегации.

— Твой отдых не свободен? — прищурил один глаз наниматель «цирковых работников», в то время как веки другого ока даже не дрогнули.

Между тем министр пропаганды, постукивая пальчиком по наручным часам, показал циферблат Герингу. Маршал манерно пожал плечами. Потом обратился к сидящему рядом генералу. В итоге предупредительно зазвенел колокольчик председательствующего «головастика» и в зале воцарилась тишина.

— Правительство и высшее командование Люфтваффе, — надтреснутым лающимся голосом возвестил министр, — решило наградить русских летчиков за выдающиеся успехи в испытании немецких военных самолетов почетным знаком отличного пилота Третьего рейха и денежной премией в виде юбилейной золотой монеты достоинством в десять тысяч марок каждая.

Когда стихли холодные официальные аплодисменты, поднялся начальник Центра. Зычным голосом он объявил:

— Первым удостоен этой награды грюппен-фюрер господин Супрун! Коммен зи, битте, ам дер тиш. Подойдите, пожалуйта, к столу.

Подталкиваемый товарищами, Степан отставил свой стул и скромно предстал перед начальственным чуть возвышенным столом, опустив руки по швам. Геринг, перегнувшись через сравнительно узкий стол, привычным движением рук приколол к рубашке отличительный знак и вручил на бархатной подушечке золотую монету. Выпрямился и… вдруг вздел правую руку:

— Хайль Гитлер!

Степан растерялся. Мотнул головой и промямлил, уже оборачиваясь к залу: — Хайль!

Правая сторона, где сидели в основном военные, разразилась редкими аплодисментами, после которых генерал-полковник вычитал фамилию «старейшего группы» Стефановского.

Получив награду, Петр Михайлович на стандартное нацистское приветствие рейхсмаршала, удерживая коробочку с монетой в правой руке, как держали когда-то гусары свой головной убор перед дамой, гордо откланялся легким поклоном головы: «Честь имею!» За что тоже заработал несколько хлопков в ладоши, но уже с левой стороны, где сидели товарищи и представители фирм.

Вызванный к столу Викторов держался как солдат перед трибуналом: бодро и бездыханно. Но в последний момент дрогнул. На энергичное приветствие «Хайль!» запинаясь промычал: «Бляпремного благодарен». На что слева и справа раздались сдержанные нечленораздельные звуки то ли негодования, то ли удовлетворения.

Время предстать перед рейхсмаршалом, как перед богом, вплотную подступило к четвертому, последнему летчику, а Иван Федоров сидел и все еще лихорадочно перебирал в памяти варианты ответа на явно провокационное и в тот же момент как бы невинное, традиционное приветствие высочайшего чиновника официально дружественного государства, на которое требуется не простой, не раболепный, а предельно смелый, достойный и одновременно дипломатичный, не дай бог — оскорбительный, ответ.

Охотнее всего он хотел бы отделаться шуточкой. «Планета — это та же огромная сцена, на которой человек постоянно шутит, если не с Богом, то со своей долей», — говаривал он иногда «подшофе». Но не та обстановка, не то собрание, где бы можно было шутя выразить и свои чувства благодарности к людям, заметившим его талант, и чувства классовой неприязни к их антикоммунистической морали, которые он впитал с молоком матери, задерганной нуждой и гнетом социальной несправедливости. Но как выбрать из хаоса нахлынувших чувств и мыслей тот стиль поведения, который бы в точности выразил противоречивую сущность его ума и духа?