Красный свет

Во время так называемого Большого террора (то есть в 1937–1938 годах) нарком внутренних дел Николай Ежов посылал Сталину ежедневно отчеты о принятых мерах, протоколы допросов и доносы, поступившие на отдельные партийные или хозяйственные организации. Сталин тратил большую часть дня на чтение этих спецсообщений и резолюций.

Как правило, он писал в конце документа свое мнение по вопросу – касательно судьбы поименованных лиц. Чаще всего Сталин обводил кружком фамилии тех, кого рекомендовал расстрелять, – и после прочтения бумага была вся расписана кружками. Ежов предлагал арестовать человека, а Сталин резюмировал «арестовать и все вытрясти» – то есть непременно получить искомый результат допроса. Не было случая, чтобы результат не получили. Ежов сообщал, что есть предложение арестовать круг лиц, чьи имена всплыли на дознании, – Сталин соглашался немедленно. Ежов просил увеличить квоту расстрела в населенном пункте, Сталин писал на докладной записке: «Увеличить лимит в два раза».

К утру (работали до утра) на столе Ежова собиралось изрядное количество документов:

«Т. Ежову. Надо арестовать всех еще не арестованных из числа названных в показаниях Березина. И. Ст.», и так далее – десятки приказов, которые надо воплотить в жизнь.

Иному гражданину, незнакомому с вопросом, могло показаться, что преследование людей – это паранойя. Но Ежов и Сталин знали, что речь идет отнюдь не о фантоме – речь о конкретном заговоре. Допустим, сведения о писателе Олеше недостоверны, пусть так, но есть и конкретика. Из протокола допроса Енукидзе следовало, что существовала даже точная дата переворота: сначала утвердили июль 1933-го, потом перенесли на осень, и так каждый сезон откладывали – но топор был занесен.

«Вопрос: Намечались ли сроки осуществления переворота? Ответ: Томский сперва называл лето тридцать третьего года. В связи с тем, что ряд лиц, подлежавших устранению летом, в Кремле еще отсутствовал, организация переворота была отложена на осень 1933-его года. Осенью началась подготовка к семнадцатому съезду партии, и сроки опять изменили. Сроки переворота были отложены для того, чтобы на семнадцатом съезде лидеры блока могли двурушнически декларировать свою преданность ВКП(б) и ее руководству. Мы перенесли переворот на 1934 год, на осень. Вопрос: Почему же осенью 1934 года вы не приступили к осуществлению переворота? Ответ: Мы условились с Томским, что будем ждать от него указаний. Я же указаний от Томского не получал. Вопрос: А если бы вы получили это указание, вы бы приступили к выполнению переворота? Ответ: Да, приступил бы. С моих слов записано верно, А. Енукидзе. Допрашивали: пом. начальника 3-го отделения 4-го отдела ГУТБ ст. Лейтенант Альтман. От 6-го отделения 4-го отдела ГУТБ лейтенант Голованов».

Ах, был соблазн отнестись к показаниям несерьезно! Поистине, если бы Брут с Кассием так вяло готовили переворот, мартовские иды окончились бы благополучно – да и что это за переворот такой, если сигнал о нем никогда не поступал?

Но понятно же – понятно! – почему не поступал сигнал: заговорщики ждали войны. Когда избитый Енукидзе подписал протокол допроса, по его свидетельству взяли всех поименованных – от них уже шли другие нити, и обнаружилась паутина, сотканная Троцким, а от Троцкого – нить шла к Гитлеру. И сам факт заговора, спланированного Троцким в деталях, уже не подвергался сомнению никогда. И кто же мог знать, куда именно переместился центр заговора, кто выстрелит в спину? Вам убийства Кирова – мало?

Ежов ежедневно писал Сталину новые предположения. Стандартное ежедневное обращение Ежова выглядело так:

«Спецсообщение Н. Е. Ежова И. В. Сталину о Б. Н. Мельникове. 28 апреля 1937 г. Народный Комитет внутренних дел располагает материалами, позволяющими подозревать заведующего службой связи ИККИ – Мельникова Б. Н. (он же Мюллер) в троцкистской и шпионской деятельности. С приходом на работу в ИККИ, Мельников окружил себя харбинцами, подозрительными по шпионажу: Таранов, Ященко, Добровольская, Смирнова, Смирнов, Баллод, Бавурова…» Резолюция Сталина: «Мельникова и “окружение” надо немедленно арестовать. Ст.»