Красный свет

Они собрали досье, думал я. Эльза Кох по прозвищу «Бухенвальдская овчарка» была женой коменданта лагеря в Бухенвальде Карла Коха; заключенные боялись ее больше, чем ее мужа. Эльза Кох приказывала шить из кожи убитых перчатки и абажуры. Ее еще называли «Фрау Абажур». Я надеялся, что про абажуры Елене пока не доложили. После успешной работы в Бухенвальде чету Кохов перевели с повышением в Майданек, где уровень смерти был значительно выше – в Бухенвальде в день умирали 120 человек, для Майданека пределов не было.

Интересно, что именно из этого знает Елена. Мольтке – люди пунктуальные, юристы любят подробности.

Вообще говоря, Кох был обаятельный человек, придерживался либеральных взглядов в бизнесе. Однажды я наблюдал его на конгрессе партии – Кох говорил здраво. Я слышал, его потомки сделали неплохую карьеру; что-то по финансовой части.

Мы подъехали к лагерю.

11

Немецкие лагеря состояли из трех зон. Сперва шла зона бараков, оцепленная проволокой, за ней комендантская зона с административными бараками, в этой части располагались также печи и крематорий, потом шла зона коттеджей, где у каждого офицера был свой небольшой домик с небольшим палисадником. Женщины – некоторые офицеры обзавелись экономками из местных жительниц – ждали мужчин с работы, варили обед. Женщины выходили на крыльцо, высматривали своих мужчин сквозь морозный туман, сквозь дым крематория. Из труб коттеджей тянуло духом теплого жилья, иногда зимний воздух наполнялся запахом жареной картошки, значит, какому-то офицеру сегодня повезло. Из-под руки, прищурившись на низкое красное солнышко, высматривала хозяйка офицера, идущего домой. Сейчас он войдет в сени, стряхнет с шинели снег.

Зимние домики офицеров по-новогоднему были припорошены снегом, но в зоне бараков снега не было совсем – земля стояла черная, выеденная беззубыми ртами умирающих. Черный квадрат остался после съеденного снега, заключенные съели все, они съели снег и съели редкие травинки под снегом, высосали воду из ям. Это была сухая черная земля – а за проволокой лежал глубокий снег.

Хорошо, что это был заурядный дулаг, каких сотни по России – а не Майданек, не Собибор, не Биркенау, не Бжезинка. Мы прошли сквозь зону бараков и не увидели, как голых людей гонят по Himmelstrasse, «дороге в небо», как называли в лагерях уничтожения огороженный колючей проволокой узкий коридор, который вел прямо в газовую камеру. По таким коридорам ежедневно гнали сотни и тысячи евреев, их раздевали, приговаривая: сейчас вы пройдете дезинфекцию, а затем вас отправят на работы в Польшу. И голые костлявые евреи и еврейки шли в камеры, понимая, что их сейчас задушат, но цепляясь за фразы палачей: ведь блокфюрер сказал, что только дезинфекция. Им состригали волосы и заставляли аккуратно сложить вещи: вещи отправляли спецпоездами в Германию – из Биркенау вывезли двадцать семь вагонов детских колясок – что остались от задушенных младенцев. Голых евреев вели по Himmelstrasse, названной так в честь Гиммлера, чье имя обозначает «небесный», и отчасти – в духе средневековых хоралов: удачный культурный компромисс. Детки смолкали на руках голых костлявых матерей – догадывались, что их сейчас задушат. А потом их душили, а трупы сгребали ковшом бульдозера и складывали в ящики, которые транспортировали в крематорий, еврейские трупы сжигали в печах, а пепел и кости ссыпали в могилы. Захоронением занимались тоже евреи – те, что рассчитывали прожить немного дольше; иногда это удавалось. Спустя месяцы зондеркоманда № 1005 уничтожала следы казни. Могилы разрывали, обливали бензином, начисто выжигали захоронение, словно и не было на земле евреев никогда – не было этих горбоносых визгливых женщин с их курчавыми детками. Мираж был – и растаял.

Здесь такого мы увидеть не могли; лагерей уничтожения было всего пять или шесть; там даже редко строили бараки для жизни: там просто людей душили и жгли, душили и жгли. Здесь же был заурядный дулаг № 240, сборный пункт военнопленных, и я благодарил судьбу – или благодарил Бога, если Господь занимается такими вещами тоже, – что он отправил нас с визитом не в Биркенау, а всего лишь в славянский городок Ржев.

Машина Вальтера Моделя подкатила к воротам, взвод эсэсовцев выстроился для встречи. Адъютант помог дамам выйти из машины.

– Прошу вас, графиня, – говорил адъютант, придерживая Фрею фон Мольтке за локоть, чтобы она не поскользнулась на черной распутице, – не делать поспешных выводов. Не забывайте, что мы на войне. То, что вы увидите сегодня, не радостно. Но это война.

– Благодарю, – отвечала Фрея, – я здесь для того, чтобы видеть. Идемте, Елена.

– Фрау фон Мольтке, – сказал галантный адъютант, – делают то, без чего никакая армия не может считать свой долг выполненным до конца. Милосердие к побежденным, забота о проигравшем сражение враге. Вас поставил в известность полковник Маршалл, полагаю? Это – господин Ханфтштангель, канцелярия фюрера. Я – полковник Мэкер, представляю штаб Девятой армии.

Рудольф Мэкер поднес руку к кокарде – вермахт не признавал приветствия «хайль».