– Видите, что происходит, – сказал мне майор Ричардс, тихая улыбка гуляла по его лицу. – Россия созрела для перемен.
– В свое время мы с Адольфом ездили по митингам… Из Мюнхена в Нюрнберг, оттуда в Кельн, оттуда в Бохум… Я помню то время.
– Производит впечатление, не правда ли? Коллеги были в Москве, говорят, город бурлит.
– Великая вещь – трибуна, – ответил я майору. – Легко врать, а спорить бесполезно. Мужчина и женщина – это не противоположности, майор Ричардс. Это половинки одного целого, их соединение дает ребенка.
– Вы уверены?
– Я это знаю, – сказал я, а подумал о Елене и о том, что у нас не было детей.
– Допустим, что коммунисты и националисты – это тоже половинки одного целого, – прищурился майор Ричардс.
– Это лишь приправа, майор… Кто-то варит суп… Ингредиентов много – либералы, эсеры, социалисты, христианские демократы… Пенсионеры… Люди без убеждений… Много молодежи… В кастрюлю кидают все подряд.
– А смотрите-ка сюда!
На экране сменилась картинка. Теперь мы видели круглый стол, заставленный праздничной едой: трое остряков рассказывали анекдоты, хлопали друг друга по плечам.
– Лучшие интеллектуалы России! – сказал майор. – Real fun! Вы видите: блондин с рюмкой – это Коконов, блестящий человек! С оппозиционером Аладьевым вы уже знакомы! – и майор указал мне на композитора. Закутанный в белый шарф, Аркадий Аладьев кушал бутерброд.
– На что вы готовы ради президента? – спрашивал блестящий Коконов у девушки в роговых очках. – Проверим вашу сознательность! – Аудитория приготовилась смеяться.
– Ради президента я порву свои колготки! – кричала девушка и, вскочив из-за стола, принялась десертной вилочкой рвать на себе колготки. Колготки лопнули, обнажив ноги, а Коконов с Аладьевым заразительно смеялись, смех сгибал их дугой.
– Пошлем колготки в Кремль! – Коконов сполз со стула и катался по ковру, так было смешно. – Подарок президенту!
– Люди смеются! – сказал майор. – Смех – страшное оружие!
– Что делать будут, когда победят?
– Надо покончить с тиранией… Программу сочинить недолго. Впрочем, – Ричардс выключил телевизор, – вы собирались рассказать о своих встречах с Ханной Арендт. Пишите, прошу вас.
Аладьев на экране открыл рот и выпятил живот, крякнул, съежился и пропал. Экран почернел. Я вернулся к своим бумагам.
7
Увы, Елена никогда не забывала свою вину: ей мнилось, что в крутящиеся двери отеля протиснется господин Виттрок и потребует объяснений. Кто-нибудь ему непременно расскажет: проклятые немецкие городки, где всякого знают в лицо и ставят на учет в бюро сплетен. Зачем, спрашиваю я, зачем нужна иная форма организации там, где действует всевластный принцип соседства? Фрау Х и фрау Y – их связь прочнее любой партийной дисциплины. Дамы жгли глазами Елену, когда та проходила по улице. Однажды мы не виделись целых три недели, я ездил по Южной Германии; когда встретились, Елена показала мне партийный билет.
– Я вступила в вашу партию!
– Зачем?
– Чтобы вместе с вами ездить на слеты и митинги и спать в дешевых отелях. Да! Елена фон Мольтке не осрамит дела национал социализма. Мне осточертело, что здешние горничные смотрят на меня как на шлюху; я прихожу в дорогой отель к партийному бонзе! Странно, что еще не спросили, какая у меня такса за час! Теперь извольте брать меня на собрания!
Я пользовался любой служебной надобностью, чтобы провести ночь в провинциальном отеле; в Регенсбурге ли, в Нюрнберге – где угодно, лишь бы Елена чувствовала себя свободно.
Расскажу об одной из таких командировок, о поездке в Марбург. Как обычно в таких случаях, я не стал селиться с партийной делегацией, а выбрал чистенький отель подле университета – этакий буколический приют Филимона и Бавкиды, классический германский домик с фахверками, до липкости suss и gemutlich. Все подобное я ненавижу: мне отвратительны вощеные лестничные перила с завитушками, я не выношу засушенных веночков на дверях, а фарфоровые купидоны, по-моему, куда большее зло, нежели еврейские ростовщики. Помню, мы с Адольфом долго хохотали, когда я высказал ему это соображение. Окончательное решение вопроса о фарфоровых купидончиках – вот была бы знатная конференция на Ванзее! Вот где бы старина Гиммлер развернулся! Отселить купидончиков на Мадагаскар! Мы ищем удаленное место посреди океана для античной парадигмы – не повторяем ли шекспировскую «Бурю»? А кстати, немецкие «Буря и натиск» как относятся к борьбе Ариеля с Калибаном? – вот о чем спросил я Адольфа в тот раз, и сразу понял, что шекспировской «Бури» он не читал. Романтические названия, которые он придумывал для своих кампаний: «Мрак и туман», «Цитадель», отысканы в лексиконе Вагнера, не у Шекспира. Но, впрочем, я отвлекся. Вернусь к эпизоду в Марбурге.