Красный тайфун

Трудовой подвиг советского народа, сумевшего создать такой корабль как прославленная подводная лодка К-25, намного опередившая свое время, казался тогда настолько невероятным и врагу, и нашим союзникам, и даже нам самим, что на Северном Флоте еще до Победы ходили разговоры о «подводных силах коммунистического Марса», или наших потомках из будущего, приславших корабль с экипажем на помощь Советскому Союзу в этой самой страшной и тяжелой войне. Я сам был свидетелем того, как в Токийском заливе, после подписания капитуляции Японии, где я присутствовал в качестве переводчика, американский адмирал Нимиц абсолютно всерьез просил поделиться тайной «межвременных контактов», которые, по убеждению американцев, не могут быть достоянием одной страны, а лишь всего человечества. Ответ Лазарева, со смехом давшего союзникам совет лечить своих экспертов от шизофрении, тогда показался мне абсолютно истинным. Но уже после, он сказал слова, смысл которых я сумел понять лишь много позже.

Он сравнил время с рекой, в которую нельзя войти дважды — ведь она течет, меняется! И если вы сумеете переместиться назад и что‑то изменить, то само течение станет другим. Но тогда не будет существовать и того будущего, из которого вы пришли, а значит, и вас самих. Но тогда и изменения истории не будет — некому его произвести! Нарушается причинно — следственная связь, возникает парадокс.

Которого можно избежать — представив, что «ваше» будущее продолжит существовать, в прежнем русле. А измененное, образует новый поток реки времени, как бы не ваш, но «параллельный» мир!

И нет никакого Критического Парадокса, могущего разрушить мир при изменении. Чего не понял Солженицын, когда украл идею одного из наших будущих романов. Настолько боящийся что‑то изменить, что это выглядело просто подлостью, а также отсутствием логики: ну от чего он решил, что запретны лишь собственные прямые действия пришельца из будущего, а не косвенные последствия его действий, и даже самого его появления?

Но если Парадокса нет, и историю можно менять — то где тогда предел моральной ответственности за это?

— Ответ простой — сказал Адмирал — мы отвечаем за все то, что в силах изменить. Даже в том случае, когда не видели возможности — отвечаем за то, что оказались недостаточно зорки и умны. И конечно, в том, если «хотели как лучше, а вышло как всегда» — за то, что ошиблись.

Отчего миры, возникающие из‑под пера моего и брата, так похожи на наше земное человечество? А это наша «лаборатория алхимика», наши колбы и пробирки, стоящие на рабочем столе. Нам интересны прежде всего закономерности развития земных людей — ведь подлинно инопланетные создания будут иметь принципиально иную этику, психологию, мораль — возможно, весьма отдаленные от наших. Нам интересна и эта проблема, каким будет иной, нечеловеческий разум, ведь когда‑нибудь, в далеком космосе, мы обязательно с ним встретимся? — но это вопрос не на сегодня, и даже не на завтра. А вот представить человечество, подобное нашему, но где‑то свернувшее на другой путь?

Мне приходилось участвовать в допросе Мацумото. И я запомнил, как он сказал, «если бы в Японии все пошло вот так — а может, мы и живем в отраженном мире». И наши миры первоначально были не инопланетными, а «параллельными», теперь об этом можно рассказать. Мир Мацумото все же родился первым — Япония, где не было революции Мейдзи. После — я был переводчиком «Семи разбросанных камней» на русский. Причем так случилось, что русская версия, с согласия автора, вышла из печати даже раньше японской. Что породило совершенно ложное, но встречающееся в западной критике мнение, будто подлинными авторами были я и брат.

Что если они существуют — «альтернативные миры»? Как например — битва при Садовой, 1866 год. При победе австрийцев, Бисмарк вошел бы в историю не как объединитель Германии «железом и кровью», а как один из мелких неудачливых политиков с чрезмерными амбициями; не было бы разгрома империи Луи — Наполеона, не было бы Парижской коммуны. Но мощь Пруссии росла — и где‑нибудь к 1914 году ей все равно предстояла бы разборка с Францией, на этот раз возможно, более успешная. Возникла бы Германская империя — и законы империалистической конкуренции за рынки сбыта вынудили бы ее к общеевропейской, а может быть и мировой войне, первой мировой, где‑то в 1939 или 1941. Ленин и Гитлер остались бы невостребованы — но гнилость дома Романовых и их режима неизбежно привела бы, в итоге проигранной войны, к коммунистической революции, пусть с другим вождем; за ней последовали бы революции еще в нескольких странах. Энгельс считал, что у австрийцев шансы — предпочтительнее! Но история сыграла по — своему — и пруссаки победили (прим. — мир моей «Страны Гонгури» — В. С.). Насколько этот мир отличался бы от нашего, и что писали бы историки там?