Красный тайфун

– Хоть два, – говорю, – их мнение сейчас кого-то интересует? Если не вышло Народной Японии – так пусть и не пищат! Все равно ведь лет через пять под америкосов лягут. Эх, надеюсь, что с их флота нам еще что-то перепадет при разделе – там у них еще один линкор остался, пара крейсеров и что-то по мелочи.

– Михаил Петрович, вы понимаете, что все на волоске висело? – резко спрашивает Кузнецов. – И что товарищ Сталин сказал, подумав, «товарищ Лазарев у нас корсар, привык самостоятельно все решать – может, когда флот будет где-нибудь у берегов Индии выполнять боевую задачу, такие люди во главе нам будут очень нужны. Значит, вы, товарищ Кузнецов, ему не до конца условия разъяснили, нарушать которые нельзя». И выходит, оказался я виноватым, перед товарищем Сталиным, за ваши хоккайдские подвиги. Я понимаю, что вы привыкли, в автономном плавании – и в этом конкретном деле оказались, «победителя не судят». Но впредь настоятельно вас прошу о своей самодеятельности как минимум уведомлять вышестоящие штабы, чтобы мы были наготове!

– Слово даю, – отвечаю я, – но чтоб точнее понять. Ради интересов СССР – что не запрещено, то разрешено. Против этого возражений нет?

– Пусть будет так, – сказал Николай Герасимович. И буркнул под нос: – Буду впредь иметь в виду, как подводников на адмиральство ставить. С летчиками как-то легче, в плане согласования.

– Если уж про авиацию, то заслуга генерал-майора Ракова в нашей Победе нисколько не меньше, чем моя, – напоминаю я, пользуясь случаем, – ну а Хоккайдскую операцию он разрабатывал по моему прямому приказу. Так что будет несправедливо, если он окажется обойденным. По справедливости на второго Героя заслужил.

– Товарищ Сталин из ваших списков никого не вычеркивал, – ответил Кузнецов, – кстати, вам там значится орден «Победа». Да, а отчего вы не по форме одеты, без катаны? Верховный с пониманием отнесся, пусть наградное оружие будет таким, чтоб сразу видно было, кому за победу именно над самураями. Так же как вы – танкисту – морскую награду.

Ну да, было – подписал я командиру танко-самоходного полка (или бригады?) представление на орден Нахимова 2-й степени. Во-первых, поскольку участвовал в морском сражении, как ни крути, во-вторых, ради содружества между флотскими и сухопутными, не хватало еще нам как японцам меж собой собачиться. Что до катаны, так она по уставу, при полном параде будет положена, а не при повседневном мундире.

– На вручение наград не забудьте, Михаил Петрович. А то другие товарищи с Дальнего Востока, и сухопутные тоже, будут с саблями – меня тут просветили, что катана это скорее сабля, чем меч? – Ну а вам без оружия будет просто неудобно! Правда, тогда на будущее, придется вам и строевой Устав выучить, в каких случаях полагается «сабли наголо», и как при этом надлежит ее держать.

В общем, домой я вернулся далеко за полночь – хорошо, что мне по чину служебная машина положена. Завтра снова в наркомат – трудов там хватит и в мирное время. Но это будет завтра, а пока до утра можно о них забыть! Анюта, наверное, спит уже? С декабря прошлого года не виделись – девять месяцев уже прошло!

Аня не ложилась, все меня ждала! У накрытого по-праздничному стола, в нарядном платье – в том самом, что в Северодвинске была на Новый год, когда мы танцевали, сначала одни в пустом зале, а затем пошли ко всем нашим, собравшимся у елки. Волосы убраны в прическу – ну зачем, мне больше нравится, когда ты их просто распускаешь по плечам? А глаза сияют такой радостью!

– Ну, здравствуй, мой Адмирал! Сто часов вдвоем?

Песня из будущего, которую Валька «Скунс» спел нам когда-то под гитару. Жалко, что еще нет ее на пластинке. Сто часов (надеюсь, и больше) после десяти месяцев разлуки. Я ведь отбыл сразу, как наш сын родился, который сейчас в кроватке спит. Мой сын, мое продолжение в этом мире – в отличие от мира того, начала двадцать первого века. Так хорошо все, что вполне понимаю сейчас толстовского героя, которому от счастья застрелиться хотелось – нет, гость из моего сна, не дождешься, я еще до девяносто первого тут доживу, как мы с мужиками поклялись, чтоб жил Советский Союз! Единственное, чего я боюсь – если окажется, что все вокруг игра воображения, и развеется сейчас как дым, тьфу ты, это уже субьективный идеализм получается, насколько я курс марксистско-ленинской философии помню, сдавал я его еще в училище, как раз девяносто первый был год, весна! Нету тебя, рогатый, ты всего лишь сон, это ты – игра моего воображения! А этот мир – самый что ни на есть реальный, если я в нем!