Красный телефон

Через умелые руки Абрама Семеновича прошло несколько поколений советских литераторов. Цену он никогда не называл, каждый клиент платил ему по совести, а писатели, за небольшим исключением, люди широкие. Говорят, Анатолий Сафронов, хоть и слыл антисемитом, меньше червонца ему никогда не давал. Однажды не оказалось мелочи, и он бросил четвертной, знай, мол, нас, казаков! Одни, постриженные, шли в Кремль получать Сталинские премии, другие – на Лубянку давать чистосердечные признания о связях с троцкистами. Третьи, побритые, причесанные и проодеколоненные, влекли к ресторанному столику, а потом еще куда-нибудь молодых актерок и балеринок. Могли себе позволить, ведь писатели тогда зарабатывали столько, что и не знали, куда потратить. Благо есть для таких случаев прекрасные дамы, бездонная статья любых расходов. Но вот беда: у одного классика оказалась очень бдительная супруга, в юности служившая дознавательницей в ЧК. И он, бедолага, в отчаянье, получив очередную Сталинскую премию и напившись в Кремле, бил вдребезги весь свой антикварный фарфор и хрусталь. Нет, не из пустого озорства. Просто новый ставить в квартире и на даче было уже некуда.

Абрам Семенович всегда был в курсе не только разводов, интрижек или запоев того же Фадеева. Он владел и политической информацией, которой охотно делился, и, возможно, не только с клиентами:

– Нет, вы слышали? Солоухин хотел передать свою рукопись за границу. Думаю, этого поца ждут большие неприятности.

Без лести, Абрам Семенович был такой же достопримечательностью Дома литераторов, как вырезанный из дерева в натуральную величину писатель Михаил Пришвин, сидевший на пенечке в холле.

Однажды Сергей Михалков, бреясь у Абрама Семеновича, рассказал, как ездил в Париж получать из рук президента де Голля премию «Маленький принц» за лучшее произведение для детей. Перед церемонией ему предложили пройти, если есть желание, в левое крыло Елисейского дворца и поправить височки у личного парикмахера главы Французской республики.

– И вы таки пошли?

– Конечно, пошел.

– И что он вам сказал, этот куафер? – ревниво поинтересовался мастер.

– Он с-с-спросил м-меня, – по обыкновению заикаясь, ответил Михалков, – к-к-к-какой идиот с-с-стрижет вас в Москве? Ш-ш-ш-утка!

И вот ради укрепления советско-американских отношений не пощадили даже такой культурно-исторический реликт, как Абрам Семенович. Роковое решение было принято и доведено немедленно до жертвы. Несмотря на мольбы несчастного парикмахера и заступничество классиков советской литературы, включая Сергея Михалкова, цирюльню без пощады прикрыли в течение часа. Что ж вы хотите, большая политика! Георгий Марков, утешая изгнанника, обещал выхлопотать ему всесоюзную персональную пенсию, как полярнику. Но тот был безутешен.

Тем временем из срочно доставленного самолетом фаянсового импорта в комнатке в лучших скоростных традициях первых пятилеток сооружали чудо-сортир, соответствующий всем мировым сантехническим стандартам. Кроме того, в унитаз вмонтировали этакий хитрый датчик, определяющий по напору струи, каковы ресурсы облегчающегося организма и сколько ему осталось жить. Конечно, за недостатком времени никаких канализационных труб подвести не успели – и суперунитаз был рассчитан всего на одно, максимум два посещения высокого гостя. Однако Рейган так увлекся беседой с русскими мыслителями, что про нужник, который стоил принимающей стороне столько нервов, даже не вспомнил. Через два часа Рональд отбыл к себе в Спасо-Хаус, довольный и полный впечатлений. Визит американского президента, по всеобщему мнению, прошел очень успешно, в результате чего СССР в одностороннем порядке разоружился, перебрал в охотку общечеловеческих ценностей и развалился.

Итак, Рейган улетел, а начальство несколько месяцев не знало, что делать с одноразовым отхожим местом, на которое ухлопали столько валютных рублей. Разобрать такую красоту рука не поднималась. Подвести трубы и пустить в vip-сортир писательскую общественность тоже не получается: надо вызывать археологов и вскрывать исторический фундамент. В сложной ситуации оказался и сам Абрам Семенович: никто ему не запрещал вновь приступить к привычному промыслу, но стричь Евтушенко, Вознесенского или завивать Ахмадулину, усадив на крышку унитаза, тоже, согласитесь, не комильфо. Он писал в инстанции, жаловался, требовал, угрожал уехать на историческую родину, в результате надорвал нервы и вскоре скончался от огорчения, став не первой и не последней жертвой нового мышления генсека Горбачева.

А в президентском нужнике уборщицы устроили себе чуланчик, куда складывали швабры, ведра и тряпки. Они и сейчас там хранятся…

Переделкино-Перепискино, 1997, 2017

Небо падших