Красный террор глазами очевидцев

В 6 часов утра бомбой к нам в спальню влетела Юлия и выпалила, что в доме уже опять идут обыски. С моей больной сделалось дурно; причиной оказались четыре великолепные серебряные вазы, принесенные вчера ее племянницей из соседней квартиры и теперь находившиеся в шкафу в ее комнате. Терять нельзя было ни минуты; положили их в простой мешок и засунули с помощью кухарки Эммы в кухне в мусорный ящик. Вскоре пять вооруженных латышей заявились к нам в квартиру, и начался обыск. В буфете было еще оставлено кое-какое серебро, которое ими было взято. Смотрели всюду — в шкафах, столах, но ничего особенно не перерывая; пробовали диваны и кресла. Так переходила они из комнаты в комнату. Около моей кушетки-сокровищницы стояла прикрытая занавесью 30-фунтовая жестяная банка с кофеем, они заглянули и под кушетку, но банки около не заметили. В общем, искали благодушно, хотя все пятеро были латыши. Пока они делали обыск у Штр., где забрали весь табак и сахар, я прошла в кухню, чтоб перенести драгоценный мешок в комнату, но Эмма уже по собственному почину меня предупредила. Обыск кончился более чем благополучно. М. напоила их в кухне кофеем. Из запасов они взяли сравнительно тоже не так много. Только вино взяли всё, оставив несколько бутылок, по моей просьбе, старикам. Вино, по-видимому, и табак их особенно любезно настроили. Без всякого сомнения, что всё это они национализировали исключительно в свою пользу. Итак, мы расстались дружелюбно. После их ухода, улучив удобный момент, я снесла две вазы вниз к В. Но две другие старушки хотели оставить у себя, ссылаясь на то, что обыск был и так хорошо сошел, что теперь нам бояться ровно нечего. Я им не противоречила. В пятом часу зашла к Д., она уже была на ногах и работала. Возвращаясь домой, я встретила у нас во дворе штатского, лицо которого мне показалось знакомым. Он скрылся в другом подъезде нашего дома. Уже поднимаясь по лестнице, я вспомнила, где я его видела; это был один из пяти делавших у нас утром обыск. Весь вечер я не могла отделаться от неприятного чувства, произведенного этой встречей. У больной сидели как раз гости и, узнав, что у нас уже был обыск и сошел благополучно, собирались нам завтра прислать уйму вещей. Потом, прощаясь с ними, я просила их завтра еще ничего не присылать. Старушка моя удивленно на меня посмотрела, но ничего не сказала. Уже лежа в постели, я все еще думала о неприятной встрече.

21 января.

Ровно в пять часов я проснулась, как от электрического тока, и в тот же момент почти раздался резкий звонок в кухне. Накинув халат, я вышла в гостиную и в дверях передней столкнулась с вчерашним штатским. Он был в сопровождении двух других с ружьями. Тут же стояли все три прислуги и швейцариха. Он сердитым голосом говорил им что-то по-латышски, грозя рукой. Они плакали. Увидев меня, он закричал ломаным русским языком: «Где мешок с серебром. Слышите! Мы вам покажем, как не слушаться наших декретов, у нас расправа с изменниками короткая». Очевидно, был донос, но кто? Неужели Эмма? «Если вы помогаете врагам народа, — обратился он теперь на русском языке к ним, — то мы расправимся с вами, как с бешеными собаками». Поднялся неимоверный рев. «Отвечайте сейчас! Был мешок с серебром, одна из вас его прятала, нам все известно. Которая из вас?» — «Я, — дрожащим голосом прошептала Эмма, — баронесса… сестра, — поправилась она, — приказала». — «Слышите?» — обратился он ко мне. Я молчала. «Ну, да что тут толковать, мы его сами найдем. Все с нами в одну комнату и ни с места!» В кроватях остались больная и незамеченный Люша.