Красный террор. Карающий меч революции

Одно из первых красных свидетельств антибольшевистского террора в Киеве дал М. А. Муравьев, занявший своими войсками город. 23 января 1918 г. он телеграфировал в СНК: «Революционные советские армии, первая Егорова и вторая Берзина, заняли часть Киева. Идет уличный бой, защищаются главным образом офицеры, юнкера, белая и черносотенная гвардия. Войска Рады и вся мразь, на которую опирается Рада, проделывают ужасные зверства, безоружные рабочие расстреливались сотнями, всего расстреляно более полутора тысяч человек. Кровь несчастных требует возмездия и мщения, в чем повинна более всего украинская буржуазия, она должна понести жестокую кару. Наши враги держатся главным образом на Печерске и в западной части города. Революционные войска полны героизма»[165]. Данные Муравьева о киевских расстрелах рабочих были возможным источником наибольшего числа погибших, появившихся позднее в советской прессе.

Несколько меньшие цифры жертв среди арсенальцев приводил в письме 1918 г. Н. И. Муралову С. Чудновский: «…Зверства гайдамаков не поддаются описанию… В арсенале после сдачи гайдамаков устроили бойню из 700 человек. и в ответ на зверства контрреволюционеров начались расстрелы гайдамаков (правда, во время расстрелов пострадали и невиновные, но в этом не вина т. Муравьева, ибо гнев массы сильнее всяких приказов)» [166]. Степень вины Муравьева в ответных красных репрессиях в этом письме, безусловно, преуменьшается, но связь муравьевских расстрелов с прежними репрессиями в городе очевидна.

Отметим еще оно свидетельство с красной стороны о количестве погибших в городе рабочих — непосредственного начальника Муравьева В. А. Антонова-Овсеенко. Согласно ему, первоначально было расстреляно до 200 человек арсенальцев (после захвата «Арсенала»)[167]. Несколько меньшие цифры дает другой участник событий: «Вышло же так, что группа рабочих, примерно в 150 человек, сложила оружие и их тут же, в «Арсенале», расстреляли жандармы Петлюры (гайдамаки «куреня смерти», взявшие «Арсенал») [168]. Позднее были произведены еще расстрелы, и Антонов-Овсеенко дал следующие общие цифры: «В одном «Арсенале» петлюровцами расстреляно до 300 человек, а всего перебито свыше 1500 человек»[169]. «На Софиевской площади часть рабочих была отрезана отрядом Петлюры, вышедшим им в тыл, от здания Городской Думы по Михайловской улице. Почти все они, в количестве около 100–150 человек, были захвачены и расстреляны»[170]. Позднее, согласно этому же автору, будет расстреляно еще 500 человек[171].

Характерно, что Антонов-Овсеенко разделяет две цифры — расстрелянных и погибших в боях (последних, естественно, больше). Возможно, объединение этих цифр и стало основой для цифры в 1800 человек. В любом случае жертвами именно расстрелов стали в эти дни не менее 300 человек, а скорее 500–700. Интересно в этом отношении упомянутое выше воспоминание одного из участников «похода на Киев» питерского рабочего Чеснокова: «Здесь были устроены похороны всех жертв, которых было до 600 в саду у сахарозаводчика Терещенко. Когда мы стояли у Дарницы, то приезжал Муравьев, который выпустил такое возвание, что тем больше крови, тем больше побед»[172].

Указанный выше масшаб антирабочих репрессий вызвал ответную реакцию Муравьева, в результате которой было расстреляно также многие сотни людей.

Следует отместить, что М. А. Муравьев также использовал расстрел как метод наказания и в борьбе с грабежами в армии. В конце января 1918 г. на румынском фронте по его приказу расстреляно за грабежи 30 анархистов из 150 членов анархистского отряда, входившего в его части [173].

Такие факты, выявленные в ходе следствия над Муравьевым, были осуждены целым рядом свидетелей. Ф. Э. Дзержинский на следствии утверждал: «… худший враг наш не мог бы нам столько вреда принести, сколько он принес своими кошмарными расправами, расстрелами, самодурством, предоставлением солдатам права грабежа городов и сел. Все это он проделывал от имени советской власти, восстанавливая против нас население…»[174]. Несмотря на многочисленные свидетельства, следственная комиссия не подтвердила предъявленное обвинение, и 9 июня 1918 г. дело было прекращено за отсутствием состава преступления.

Так же закончился суд над П. Е. Дыбенко, которого в том числе, помимо самостоятельного оставления фронта, обвиняли в самочинных расстрелах под Нарвой, правда, в гораздо меньших масштабах[175]. Оба закончившихся процесса выявили изменение оценок в подходе к вопросу о применении смертной казни прошедшее за тир месяца. То, что ранее в январе-феврале 1918 г. представлялось преступным нарушением распоряжений советской власти, в апреле этого же года казалось лишь служебным упущением и злоупотреблением.

Было несколько причин подобной эволюции взглядов.

Требование ужесточения диктатуры пролетариата, возобновления института смертной казни уже со стороны большинства партии усилилось в связи с массовым ростом преступности и самосудов зимой 1918 г.