Красный вереск

— Так, — кивнул Крук. Похоже, не ждал он ничего другого… — Да, малая вас сила. Но за вас — эти горы. За вас — это небо. За вас — вереск и сосны, камни и воды. И то сила великая! Ввек не собрать такую врагам! А за вами — братья и сёстры, матери и деды. И на вас смотрят боги и навьи. Малая вас сила — да сразитесь вы за многое. А у врагов за душой стали одно дары Чернобожьи: ненависть со злобой. Горько мне за вас — и гордо вами, дети мои. Миг настал кромешный — в долг у родной земли взятое с лихвой вернуть. Ране, чем должно, настал, и беда то. Но мыслю я — вернёте вы долине хуже, чем отцы и старшие братья ваши вернули зимним сроком… Не думайте о врагах поперёд вас. Думайте о том, что позади. А уж мы… ждать встанем… — голос старого Крука задрожал, он наклонил голову и отшагнул в сторону.

Вперёд шагнул Гоймир, твёрдо сжимавший в руках древко. Глаза водителя, ставшего князем, были обмётаны тёмным и сухо поблёскивали. И Олег не мог не признать, что выглядел Гоймир сейчас и впрямь как князь. Уперев древко в носок ноги, он заговорил в свой черёд:

— Драться в горы пойдём. Станется — умирать. Вот и забудет пусть всякий, кого кидает здесь. Пусть всякий помнит, что кидает. Окоём гляньте! — резким жестом свободной руки очертил он полукруг: — Вот место, до которого лишь с победой придём! Или не быть нам. здесь! Матери наши! Вернись кто из нас до победы —…прокляните того! Братья младшие? Сыщись кто из нас трусом — не найдите для него слова «брат»! Сёстры наши! Кто из нас бросит бой — одно пусть презренье будет от вас тому! Душу труса — Кощею без возврата! — он помолчал и уже негромко, но как-то очень слышно продолжал: — Братья мои. Часом вот каждый из вас глянет окоём ещё. И самое дорогое ему лицо приметит — всё ведь сошлись. Глянет в то лицо. Может, последний раз. И забудет, чтоб память бою не мешала. И не смеет забывать! — крикнул Гоймир. — То — чтоб не забыть, за что сразишься! Что Моранины объятья — миг. Любовь, память и честь вечны в Верье нашей. Гляньте окоём на тех, кто дорог…

Обернулись все. Сейчас каждый искал в толпе одно лицо. И видел только его. Встречались взгляды — и люди замирали…

Прощай.
Ты вернёшься?
Да. (Нет — прости!)
Прощай. Я люблю.
Я люблю!
Тебя не могут убить, я не верю!
Да. (Могут — прости!)
Я буду помнить! Я буду ждать! Возвращайся!
(Прощай навсегда — прости…)

…Представьте себе на секунду, каково это — знать, что можешь не идти — и идти всё равно. Любить — и отказаться от любви. Неистово, до слёз, хотеть жить — и добровольно жертвовать жизнью. В тринадцать. В пятнадцать. Когда ты ещё даже не начинал жить. Понимаете — даже не начинал! Когда тебе и вспомнить-то свою жизнь нечем!

А тебе говорят — отдай её. Ради слов — отдай. Просто — ради слов.

Можете себе это представить? А понять?

Те, кто сейчас готовился высаживаться на побережье Ан-Марья на закат от гор — едва ли могли. Поэтому в конечном счёте они были обречены на бесславную гибель. Но их было много, очень много — и это значило, что ребята, стоящие на площади, погибнут тоже.

За слова, без которых они не мыслили своей жизни.

ЛЮБОВЬ. ПАМЯТЬ. ЧЕСТЬ.

Интерлюдия: «Дон Кихот»

В тумане теплится восход…
Копьём, мечом и кулаками
С баранами и ветряками
Сражаться едет Дон Кихот.

Он едет тихо мимо стен
И кровель, слабо освещённых…
Как много есть неотомщенных,
А отомщённых… нет совсем!

И в миг, когда сверкнёт над ним
Латунный таз огнём холодным,
Смешное будет благородным,
А благородное — смешным.

В тумане теплится восход….
Сражаться — глупо и опасно…
Смириться может Санчо Панса.
А Дон-Кихот? А Дон-Кихот…[1]

…В шаге от Бранки Олег почти столкнулся с Гостимиром, но тот лишь весело улыбнулся, махнул рукой и поспешил куда-то в сторону. А Бранка с улыбкой протянула руку навстречу мальчишке, который тоже улыбнулся и принял её ладонь обеими своими руками.

— Ты пришла проводить меня.

— Да… — кивнула Бранка.

— Правда?! — окончательно просиял Олег. Девушка покачала головой:

— Одно не веришь ещё — твоя я? — и она крепко поцеловала Олега в губы.

— Я видел тебя…но не поверил, что ты — ко мне, — Олег вздохнул: — Вот, видишь…Я ухожу, но не туда, куда мы думали. И всё равно — может быть совсем.

— Может статься, — спокойно ответила Бранка: — Так я стану ждать тебя, Вольг.

— А если я… — Олег помедлил и всё-таки не сказал этого слова: — Если я не вернусь?

— Может статься, — повторила Бранка: — Будет так — убью я себя. Тем часом, как уверюсь, что потухла твоя звёздочка.