— …последнее место?!» «— Да вот, — говорит, — неудача.» «— Ты что, даже пирог испечь не смогла?!» «— Почему, — отвечает, — испекла как не фиг делать!» «— А сама пробовала?» «Заставили…» — и, переждав смех, вдруг спросил: — Я вот не пойму. Нас — хорошо ещё если двадцать пять тысяч. Их — двести. С техникой. Я воюю и не врубаюсь, почему они нас с маху не сомнут?
— Ну, это как раз просто, — Йерикка, обхватив колени руками и привалившись к сухому древесному стволу, бездумно рассматривал огонь. — Ты на тура ведь ещё не охотился?
— Бог миловал, — ответил Олег.
— А я охотился. Он всадника с конём через себя бросает. Рога — как мои руки в размахе, а я охотился, и было мне тринадцать лет. Но со мной были собаки… Тур вылетел на меня саженей за десять, и была бы то моя последняя охота, только он и половины расстояния не прошёл. Собачки осадили, он завертелся, рогами бил… В одиночку он бы любого из моих псов затоптал. А так — даже задеть никого не мог. Но и они его свалить не могли. Ничья, понимаешь? Тут я и вогнал рогатину ему под лопатку…
— Тур — это данваны, — определил Олег. — Собаки — мы. А где охотник с рогатиной?
Вместо ответа Йерикка поднялся и бесшумно пошёл в сторону скал. Его провожали, недоумёнными взглядами.
…Гоймир сидел на камне над озером, невидимый со стороны костра. Он шевельнул плечом, давая понять, что слышит Йерикку, но не обернулся, даже когда тот начал беззаботно:
— Я вот подумал…
— Не надо говорить, — глухо сказал Гоймир. — Не надо…
Противотанковые мины походили на зелёные консервные банки очень большого размера — в таких бывает селёдка.
— Когда я ставлю мины, — Олег ловко надрезал камасом квадрат земли и аккуратно отвернул его, как крышку люка, — я себя чувствую Санта-Клаусом,
— То тот, что в трубу печную с гранатомётом прыгает да «хо-хо-хо!» криком кричит? — с интересом спросил Краслав, державший в руках ПТМ, готовую к установке. — То я книжку с картинками видел.
— В трубу-то он прыгает, — возразил Ревок, — да, сдаётся мне, без гранатомёта…
— Так на что в трубу? — присев, Краслав уложил мину в приготовленную Олегом ямку. — Верно говорю, то и есть данванский воин из военной книжки.
— Нет, он, по-моему, подарки детям носит, — неуверенно оспорил Ревок. Олег, всё это время наблюдавший за ними круглыми глазами, тяжело вздохнул и приказал:
— Закапывайте…
…Когда мины были заложены и аккуратно засыпаны землёй с куртки, а потом — прикрыты дёрном, Олег безбоязненно похлопал ловушки сверху ладонью и, махнув рукой, двинулся назад, к лагерю, а горцы неспешно зашагали через лес в противоположную сторону, просто прогуливаясь. Они шли и негромко разговаривали о девчонках, ждущих в Рысьем Логове, пересказывали, друг другу письма, недавно полученные — за исключением, конечно, самых сокровенных мест, предназначенных только для двоих.
И успели только почувствовать, как что-то тяжёлое обрушилось им на головы сверху…
…Уже сутки вся чета перечитывала письма снова и снова. Не было слышно ни шума, ни споров, ни даже разговора на повышенных тонах. Все разнеженно улыбались миру, обращались друг к другу исключительно изысканно, а Гоймир плюнул на всё и большую часть суток проспал.
Йерркка, Богдан и недавно вернувшийся Олег только что выкупались и сохли на пляжике. Олег думал, закрыв глаза ладонью. Богдан, лёжа на животе, смотрел на него влюблёнными глазами. Йерикка лениво развивал свою концепцию ведения войны с данванами — вопреки обыкновению, его никто не слушал.
Гостимир, сидевший неподалёку с гуслями, напевал лирическо-приключенческое, и Олег сквозь дрёму удивлялся, до чего странно звучат знакомые по отцовским записям строки, которым аккомпанируют на этом инструменте…
— Гостимир оборвал пение и спросил: — Вольг, а то что — «флибустьерский»?
— Это морских разбойников так называли, — лениво пробубнил Олег, — ну, типа морских анласов, про которых вы говорили…
— А бриг — это корабль? — уточнил слушавший песню Реван. — Такой, что коч да снек?
— Больше, — припомнил Олег когда-то любимого Крапивина с его воспеванием парусного флота. — Здоровенный, двухмачтовый… А грот — вторая от носа мачта… а ванты — это верёвки на мачтах… — голос Олеге угас, и Гостимир запел снова: