Красный вереск

Олег лениво подумал, что сейчас его спросят, а что такое «джентельмен», но вопроса не последовало…

— И плавал бриг туда, куда хотел,
Встречался — с кем судьба его сводила,
Ломая кости вёслам каравелл,
Когда до абордажа доходило…

Был однажды богатой добычи делёж,

И пираты бесились и выли.
Юнга вдруг побледнел и схватился за нож,
Потому что его обделили.

Стояла девушка, не прячась и не плача,

И юнга вспомнил шкиперский завет:
Мы — джентельмены, если есть удача,
А нет удачи — джентельменов нет.

И видел он, что капитан молчал,

Не пробуя сдержать кровавой свары,
И ран глубоких он не замечал,
И наносил ответные удары.

Только ей показалось, что с юнгой беда,

А другого она не хотела,
— Перекинулась за борт.
И скрыла вода, золотистое, смуглое тело.

И прямо в грудь себе, пиратов озадачив,

Он разрядил тяжёлый пистолет.
Он был последний джентельмен удачи, —
Конец удачам — джентельменов нет…

— Что-то мы слишком расслабились! — явно с усилием встрепенулся Йерикка. Олег со стоном откинул руки в стороны, с наслаждением потянулся и, приоткрыв один глаз, сказал:

— Спокойно, рыжий. Знаешь анекдот?

— Меня всегда бесит этот вопрос, — фыркнул Йерикка. — Ну что на это можно ответить?! Рассказывай.

— На птичнике меняют петуха, — возвестил Олег. — Старого — в отставку…

— В варево, — уточнил Богдан.

— В отставку, — Олег строго взглянул на него. — А новый вылез на трибуну…

— Петух? — изумлённо спросил Йерикка.

— Это анекдот, — уже с лёгким раздражением пояснил Олег. — Я могу и дальше спать.

— Да нет, давай уж, раз начал. Петух вылез на трибуну… — напомнил Йерикка.

— …и обещает полное сексуальное удовлетворение всем курам птичника. Ну, там кудахтанье, хлопанье крыльями… А после этого митинга старый отозвал новичка в сторону и говорит ему тихо: «Ты, Петь, не надрывайся. Их тут до хрена, сдохнешь ведь…» Молодой ему: «А иди ты!» Проходит неделя. Сначала все куры обслужены, потом утки, гусыни, индюшки… Старый петух забеспокоился: «Перетрудится, дурачок, ведь точно сдохнет!» — ну и пошёл его вразумлять, молодого. Подходит к птичнику, видит — на дороге в пыли лежит молодой, крылья разбросал, клюв раскрыт, глаза закачены… Старый к нему бросился: «Я ж тебе говорил, Петя, эх, как же ты…» А молодой на него покосился краем глаз а, кончиком крыла шевельнул и говорит еле слышно: «Уйди, старый дурак. Ты же мне всех ворон распугаешь.»

Богдан весело рассмеялся. Йерикка тоже захохотал — резко, взрывчато, потом спросил:

— Ага, значит, мы здесь вроде того молодого петуха… А если вместо ворон спустится коршун?

— Ну, мы-то не петухи, — подытожил Олег и вновь закрыл глаза ладонью: — Ладно, каникулы продолжаются…

Богдан — он как раз сел — поднялся на ноги. Приложил ладони к бровям, чуточку привстал на цыпочки:

— Лодка озером гребёт, — сообщил он. — Вольг, бинокль возьму?

— Бери, — Олег сел. Он тоже видел лодку. Йерикка свистнул, вокруг зашевелились прочие отдыхающие.

— Мальчишка, гребёт! — раздался звонкий голос Богдана. — Скоро так!

Гребец в самом деле наддавал. Рвал одним веслом, стоя, и разогнал свою посудину так, что выбросился на песок. Это и вправду был мальчишка из прибрежной веси. Он тяжело дышал, рубашка промокла от пота.

— Двоих ваших… — глотая слова, обратился он к замершим горцам. — Там… в лесу… недалеко….

— Коршун, — отчётливо сказал в тишине Йерикка.

* * *

Если бы это помогло, Краслав разбил бы себе голову о борт грузовика, в котором их везли к побережью. Но и он, и Ревок лежали на грязном дне неподвижно и молча, лицами вниз. Скрутили их профессионально, рваться было бесполезно, грозить или ругаться — смешно.

В кузове было двое хобайнов. Они сидели у заднего борта, поглядывая на дорогу, то пустынную, то внезапно заполнявшуюся техникой. Ни с пленными, ни друг с другом они не говорили, отчего возникало жуткое ощущение, что конвоиры и не живые вовсе.

Плен — самое страшное, что может случиться с человеком на войне. Плен — это отрицание человеческой личности в ещё большей степени, чем смерть, потому что смерть меньше унижает человека; недаром сказали предки: «Одно лучше смерть на поле, чем жить позором в неволе!» Плен страшен даже у благородного противника, который «за столы-то велит сажать, а сажать-то не слугой, не из милости — а сажать-то велит, как брата родного!»

А если ты в руках у настоящего врага?