Красный вереск

— Что ж не ложатся?! — застонал Твердислав с такой мукой, словно его пытали огнём. — Что ж не лягут, глупые?! — и закричал, срывая голос: — Ложитесь! Ложитесь, стрелять нам дайте!

— Ложитесь! Ложитесь! — ревели отовсюду десятки глоток. Пугливо вздрагивая и оглядываясь, живая стена шла.

— Не лягут, — напряжённо сказал Йерикка. — Боятся…

Чувство беспомощности захватило Олега. Беспомощности и гнева, причём тоже беспомощного. В который раз осознал он, что враги не имеют ничего общего не только с кодексами чести воина, но даже просто с обычной человеческой жалостью — данваны исковеркали и перекроили их души, превратив в массу тупых скотов, не утруждающих себя мыслями, и кучку умных подонков, этими скотами управляющую… Управляющую по воле данванов же.

— Обидно… — процедил Олег. — Ах, обидно… Перехитрили…

— Переподлили, — с мучительной улыбкой поправил Йерикка. — Ну что? Пойдём к нашим?

— Станем тут, место гожее, — возразил Твердислав.

— Останемся, — легко согласился Йерикка. — и может… — он помедлил: — Может, влупим, возьмём, как говорится, грех на душу?

Три пары глаз. Таких, словно им предложили мочиться на могилу самого родного человека. Нет, даже не возмущённых — непонимающих.

— Хорошая компания, — с чувством сказал Йерикка. И улыбнулся уже по-настоящему.

И тут загрохотали, не меньше дюжины винтовок.

…Никто ничего не понял.

Наверное, даже не поняли те, кто стрелял. В таких случая за человек решает его совесть.

Просто гром винтовок перекрыл крики, и дети начали падать, побежали, кто куда метнулись, садились, снова кричали — и стало видно, как человек пятнадцать стрелков, повернувшись лицами к своим, стреляют в них почти в упор из винтовок, и падают сами, и стреляют, и падают… И кто-то отчётливо кричит — громко и надрывно:

— В весь бегите! Бегите! Мы не суки! Бегите! Не суки! Слышите?!

— А вот теперь надо быстро, — Йерикка отложил пулемёт и выхватил меч и камас. — Не увлекаться и не жалеть. Пошли.

Олег вскочил, словно его позвали на день рождения к другу, на праздник. Да и было так. За несколько минут в нём успело скопиться столько ненависти к невидимым, безликим существам, что расправу с ними только как праздник и можно было расценить. Из окопов и домов выскакивали горцы и лесовики — с мечами, кистенями, чеканами, рабочими топорами-секирами — и неслись через небольшой остаток поля, отделявший их от стада зверей, волей какой-то злой силы походивших на людей обличьем.

Олег перескочил через мальчишку (лёжа на земле, тот прикрывал собой девчонку), оттолкнул ещё одного (этот завизжал, как животное)… и почти столкнулся со стрелком, который вертел головой. Увидел Олега, открыл рот, и Олег полоснул его прямо по этому рту, срубая всю голову над нижней челюстью.

Стрелки оказались совершенно не готовы ни к стрельбе своих же, ни к бешеной, неудержимой контратаке-рукопашной. Неразбериха мешала встретить врага, огнём, у многих даже штыки примкнуты не были…

Лязгала сталь, люди гвоздили друг друга прикладами, клинками, топорами, катались по земле, пуская в ход руки и зубы, и поразительно яркая кровь текла, смешиваясь с дождём и бледнея, по вытоптанной траве. В мальчишку выстрелили в упор, — промахнулись, а он дотянулся до стрелявшего концом меча, закруглённым, но острым, как бритва, и распахал тому лицо наискось. Рядом катались, вцепившись друг в друга, Гоймир и офицер стрелков, пытаясь пустить в ход — горец камас, а офицер длинный охотничий нож-засапожник с отделанной серебром рукоятью. Олег вогнал свой камас под лопатку офицеру, словно добивая на охоте подранка, и тот съехал с Гоймира… Олег нагнулся, чтобы помочь князю-воеводе встать, — и пуля вырвала, опалив кожу, клок волос слева на голове, а Гоймир, всё ещё лежавший на земле, выстрелил из ТТ — и позади Олега рухнул стрелявший в него… Ребята не сказали ни слова друг другу — их разнесло в разные стороны, как щепки в водовороте.

Уцелевшие стрелки просто-напросто побежали, их никто не преследовал, чтобы не лезть под пули. Гоймир с несколькими своими засел за подорванным танком, куда Рван волоком притащил молодого стрелка, бледного, как смерть. Еле шевеля губами, он повалился на колени, не сводя глаз с горцев.

— Поклон князю, тварь! — Рван пнул схваченного в затылок.

— Оставь его, — Гоймир носком кута поднял голову пленного. Тот что-то лепетал непослушными губами, но Гоймир его прервал: — Смолкни и слушай. Чубатова знаешь ли? — стрелок молчал непонимающе, и Гоймир хлестнул его по щеке крагой: — Чубатова знаешь?! — стрелок закивал: — До него пойдёшь. Скажешь так: мол, пусть сам приходит — головы собирать, а мне возни помногу. Беги!

Гоймир поднял пленного на ноги и толкнул от себя. Тот попятился, упал. Потом вскочил и побежал, издавая пронзительные вопли. Горцы, хохоча, выкрикивали оскорбления и свистели в два пальца…