Красный ветер

Он уже положил пальцы на гашетку, уже приготовился нажать на нее, по, взглянув вниз, к великой своей радости, увидел, как Гильом, — набрав на пикировании скорбеть, сделал боевой разворот с набором высоты и скрылся за небольшим, но плотным белым облаком. Словно Гильом мог его услышать, Шарвен закричал:

— Отлично, малыш!

Вскоре Боньяр пристроился справа от машины Бертье, который ничего этого не заметил: мысли, его были заняты лишь тем, почему Шарвен медлит и не стреляет, будет он вообще стрелять или нет, и стоит ли ему, Бертье, попытаться, хотя и с риском для жизни, внезапным маневром изменить положение, в котором он оказался, или примириться с судьбой и уповать на милость божью и тех, кто встретит его там, в Барселоне?

И в это время справа от себя он увидел самолет Гильома Боньяра. Это было совершенно неправдоподобно, нереально, как дурной сон, и Бертье подумал, что он сходит с ума. К горлу уже подступал комок, уже ощущался знакомый приступ тошноты, и тело покрывалось испариной вползающего в сердце страха.

«Если они заподозрят, что я и теперь не стану им подчиняться, — с отчаянием обреченного подумал Бертье, — если им придет в голову, что я снова попытаюсь что-то предпринять для своего спасения, они уничтожат меня, не раздумывая…»

И, как бы подтверждая его мысль о том, что с него действительно не спускают глаз и не позволят ему выкинуть какой-нибудь номер, Гильом Боньяр вдоль правого борта его машины выпустил длинную очередь из пулемета. То же самое, но уже слева, проделал и Шарвен.

* * *

Боньяр садился первым, за ним — Бертье, и последним, сделав для страховки лишний круг над аэродромом, приземлился Арно Шарвен.

Машина его еще катилась по полю, а к ней уже бежали десятки людей: одни — размахивая пистолетами, другие — что-то крича, третьи — с тревогой всматриваясь в незнакомое лицо летчика. Потом кто-то прыгнул на крыло, уцепился рукой за борт кабины и так, наблюдая за каждым движением Шарвена, боясь, наверное, чтобы он снова не вздумал взлететь, провожал его до самой стоянки.

Окруженные плотным кольцом людей, в стороне от машин стояли Боньяр и Бертье. Посеревшее лицо полковника, с заметно вздувшимися на висках венами, казалось старым и жалким, и сгорбился он, ссутулился тоже по-стариковски, словно за то время, пока он летел под неусыпным наблюдением Боньяра и Шарвена, он растерял все свои душевные и физические силы и теперь ничего у него не осталось, кроме страха перед окружившими его людьми.

Гильом, вытащив из кармана комбинезона сигареты, закурил и с видимым наслаждением глубоко затягивался дымом, с любопытством разглядывая испанских летчиков, механиков, мотористов, азартно спорящих между собой. Когда в сопровождении нескольких человек к ним подошел Шарвен, Боньяр сказал:

— Черт меня подери, я ничего не могу понять из того, о чем они тут как сумасшедшие орут, но готов голову положить на плаху, если они не считают, что мы — заблудившиеся франкисты. Того и гляди, шлепнут, так и не разобравшись, что к чему…

Кто-то протиснулся к Шарвену, грубо спросил:

— Алеманос? [1]

Шарвен, подумав, снял с плеча планшет, развернул карту и ткнул в нее пальцем:

— Франция… Париж… Тулуза… Амиго!

Сразу несколько человек, перебивая друг друга, воскликнули:

— О, Франция! Кларо! Муй бьен! Амиго? [2]

— Амиго, — засмеялся Шарвен.

Они указали на Боньяра и Бертье:

— Амиго?

— В штаб, — по-французски сказал Шарвен. — Ведите в штаб.

Их повели. Они шли рядом: Бертье — посредине, Боньяр и Шарвен — справа и слева. Бертье глухо спросил у Шарвена:

— Вы сделаете все, чтобы меня расстреляли?

— Это их дело, — коротко ответил Шарвен.

— Но там, во Франции, вас будут судить как предателей. Или думаете, что там никогда ни о чем не узнают?

— Вы хотели убить лейтенанта Боньяра, Бертье.

— Нет. Я стрелял, чтобы он не мешал мне уйти. Разве на моем месте вы не поступили бы точно так же?

— Какого черта! — сказал Гильом. — Лично я не стану марать руки, хотя они и чешутся пустить вам пулю в лоб…

— Я ненавижу вас, Боньяр! — хрипло проговорил Бертье. — Вы шут, а не летчик. — И к Шарвену: — Подумайте, Шарвен, что будет с Жанни де Шантом, когда узнают, как вы со мной поступили. А рано или поздно там узнают: у нас везде есть свои люди.

— Что же вы хотите? — спросил Шарвен.

— Скажите им, что я — с вами. Потом я сумею уйти отсюда. И, клянусь вам, никому ни о чем не расскажу.

— Вы мерзавец, Бертье, — не повышая голоса, сказал Шарвен. — Вы скорее похожи на мелкого торгаша, чем на офицера. У вас нет и капли мужества.

— Пронто, пронто! [3]— грубо подталкивали их сзади.

И Шарвен подумал, что не очень-то им здесь с Гильомом и поверили, будто они — друзья. Да и почему они должны верить на слово?.. У них не так уж мало врагов, чтобы быть доверчивыми.