Красный ветер

А Хуан Хименес становился все более разговорчивым: не от вина, а от появившегося доверия к своим гостям. Хмуро покачивая головой, он рассказывал о жизни в городе после фашистского мятежа. Каждый день кого-то убивали, грабили, насиловали. Он не мог понять, почему все это происходит. Итальянцы, марокканцы, немцы — другое дело. Пришли, напакостили и уйдут. Им ничего не жаль — чужие люди. А испанцы? Почему, если они стали фашистами, перестали быть людьми?

Наконец Хуан Хименес сказал:

— Пора спать. — Он указал Денисио на чулан: — Вы располагайтесь здесь. — Потом Эмилио и Росите: — В той комнате ваша постель.

Эмилио и Денисио переглянулись. И Росита это заметила.

Она опустила глаза и молча стояла у двери в комнату, куда должна была идти вместе с Эмилио. Что ей теперь делать? Как ей поступить? И почему Эмилио ничего не говорит хозяину? Может быть, нельзя? Может быть, они с Денисио не совсем ему доверяют?

Денисио сказал:

— Спокойной ночи, Росита. Спокойной ночи, Эмилио.

— Спокойной ночи, Денисио, — ответил Эмилио. — Идем, Росита.

* * *

И вот они остались вдвоем.

Эмилио прикрыл дверь, и сразу их охватила темнота. Он взял Роситу за руку и осторожно подвел к кровати.

— Давай посидим, Росита.

— Хорошо, — шепотом ответила Росита. — Давай посидим, Эмилио.

Впервые она назвала его по имени. Не сеньор Прадос, а вот так: Эмилио. И прислушалась к своему голосу: «Эмилио…» Он не рассердился? Кажется, нет… Заглянуть бы сейчас в его глаза. О чем он думает? Что хочет сказать?.. Возьми меня за руку, Эмилио. Обними меня, Эмилио. Слышишь, какая буря разбушевалась за окном? Чувствуешь, как там тревожно? На душе у меня тоже тревожно. Война… Рядом смерть… Тысячи танкеток наползают на людей… Тащат по булыжникам мостовых связанных и окровавленных летчиков… Страшно, Эмилио. Страшно оставаться одной в этом мире… Протяни мне руку, Эмилио, и страх уйдет. Любовь сильнее страха… Ты слышишь, Эмилио, о чем я думаю?

— Ты не боишься меня, Росита?

— Нет, Эмилио.

Какая теплая у него рука!

— Нет, Эмилио, я тебя не боюсь…

— Сядь поближе ко мне… Вот так… Меня часто охватывает тоска, Росита, а почему — я не знаю. Может быть, это горестное предчувствие, а может быть — от одиночества. Человек ведь иногда испытывает его даже тогда, когда вокруг него много людей…

— Я понимаю, Эмилио.

— Ты помнишь тот день, в горах?

— Помню.

— Я долго после этого тебя искал. Хотел увидеть.

— Спасибо, Эмилио.

— Сейчас мне хорошо с тобой.

— Мне тоже, Эмилио.

И на от холода вздрагивает Росита, а от чего-то другого. Волна дурманящего тепла омывает сердце Роситы, и тонет она в этом тепле, замирая от незнаемого доселе необыкновенно светлого чувства…

…Можно, я прикоснусь ладонями к твоему лицу, Эмилио? Можно, я прикоснусь ладонью к твоим губам? Ты больше не чувствуешь одиночества? Война опустошает твою душу, а я хочу наполнить ее своей любовью. Своей и твоей… Мой отец, старый бедный пастух, говорил: «Любовь и страдание — родные сестры. Но любовь старше и сильнее». Ты слышишь, Эмилио? Я буду любить тебя всегда, всю жизнь… Если ты разрешишь. Если ты захочешь… Нет, нет, Эмилио, не бойся этого, это тоже любовь. Твои беспокойные руки, твое дыхание — это тоже любовь… Пусть простит меня святая дева Мария за то, что я разрешаю тебе делать все, что ты хочешь. Нет у меня сил противиться твоим желаниям. Твоим и своим…

* * *

А потом они долго лежали рядом на этой чужой постели, которая сделала их близкими людьми.

Выл за окном холодный ветер, нес с Иберийских гор черные тучи, косыми струями дождя бил в ставни, свистел в голых ветвях старых олив, мокнувших во дворе под черным небом. Совсем недалеко отсюда грохотала война, они, кажется, слышали в своих сердцах ее отзвуки, но все это было сейчас вне их чувств, а только в сознании, каким-то образом проложившем границу между жизнью, наполненной страданиями, ненавистью, отчаянием, борьбой, и этой ночью их любви.

И лишь перед самым рассветом, засыпая, Росита вдруг прошептала:

— Что подумает Денисио? Что он скажет?

* * *

«И вечный бой. Покой нам только снится». Кто это сказал? Блок? Он говорил лишь о своем поколении или о человечестве вообще?

Денисио прислушался к вою бури, привстал со своей жесткой постели и, на ощупь отыскав сигарету, закурил.

— И вечный бой. Покой нам только снится, — повторил Денисио. — А Павлито говорил по-своему: «Ну и планетка у нас. Не успеют ее квартиранты оглянуться, смотрят — уже война. То там, то тут… И приходится честным людям погибать, чтоб навести порядок…»