Красный ветер

Человек, похожий на отца Лины, сказал:

— Это неважно. Зови своего Мигеля, дочка.

…Потом алькальд деревни приказал, чтобы из его подвала принесли несколько глиняных кувшинов с вином и наполненные порроны. Теперь уже пили и пели все жители деревни. Со стороны посмотреть — великий праздник. Мигель вдруг начал отплясывать фанданго. У него это здорово получалось! Куда и девалась его неуклюжесть — Мигель так лихо отбивал дробь своими старенькими башмаками, что дрожала земля. И выщелкивал пальцами, точно в руках держал кастаньеты. А Лина сбегала домой и притащила гитару.

— Будем петь арагонскую хоту, — сказала она. — Кто умеет петь арагонскую хоту?

— Спой одна, — попросил человек с седеющими усами. — Мы послушаем.

Лина запела. Она пела так, как никто не умел петь в ее деревне. У нее был мягкий, но сильный голос, она вкладывала в песню всю душу. Когда грустила песня — грустила и Лина, даже глаза ее становились влажными от переполнявших чувств. Печаль проникала в сердца людей, и люди тоже начинали грустить. Каждый о своем. Одни вспоминали минувшую молодость, другие думали о несбывшихся надеждах, третьи переживали утраты.

Альварес не сводил с Лины глаз. Она это видела. Ей тоже хотелось смотреть на него подольше, но она запрещала себе это делать. «Нельзя, — говорила она себе. — Нельзя… Бес вселяется в мою нетрезвую голову, и если я поддамся искушению, мне не будет прощения…»

Вдруг Альварес сказал:

— Давайте станцуем вместе, Лина! — И обратился к одному из сеньоров: — Роке, сыграй, нам что-нибудь веселенькое. Да погромче! Эй, люди, — крикнул он крестьянам, — давайте попляшем все!

Сеньор Роке взял у Лины гитару и начал играть. Да как! Казалось, будто гремит целый оркестр. И что тут началось! Люди словно посходили с ума. Кружились, прыгали, хлопали в ладоши, прищелкивали пальцами, длинные юбки женщин вздувались колоколом, мужчины отбрасывали далеко в стороны пиджаки и, засучив рукава рубашек, до исступления колотили ногами землю. Кругом хохот, визг мальчишек и девчонок, даже деревенские псы не остались в стороне от веселья: метались из стороны в сторону, путались под ногами танцующих и заливались пронзительным лаем.

А сеньор Гаварри, алькальд деревни, ходил с порроном в руках и каждому предлагал: «Выпей, дружище!» Сам он уже еле держался на ногах, его швыряло из стороны в сторону, и можно было только удивляться, что он до сих пор не свалился со своим порроном на землю.

Как оно так получилось, что Лина с Альваресом вдруг оказались в стороне от бивака, она не сразу заметила. А когда Альварес сказал: «Давайте присядем, Лина, вы ведь устали», она испуганно взглянула на него и ответила: «Нет-нет, пойдемте туда, где все, так нельзя…»

— Почему — нельзя? — улыбнулся Альварес. — Мы ведь ничего не делаем плохого.

Он держал ее руки в своих руках. Лина видела его глаза — большие, добрые глаза, в которых сейчас было так много нежности. Потом Альварес обнял ее, осторожно привлек к себе и сказал:

— Я поцелую вас, Лина…

— Нет-нет! — ответила Лина, и ей казалось, что отвечает она очень твердо и решительно. — Я не хочу.

Но не отклонилась от него ни на дюйм, только почувствовала, как ее обдало жаркой волной и еще сильнее закружилась голова. А Альварес уже припал к ее губам; Лина закрыла глаза, и все вдруг куда-то поплыло, все, что Лину окружало, исчезло, осталось лишь ощущение неведомого блаженства и желания, чтобы это никогда не кончалось.

— Лина!

Это был голос Мигеля. Мигель, наверное, не видел ни ее, ни Альвареса, потому что через мгновение снова позвал:

— Лина, ты где?

И сразу все изменилось. Изменился весь мир. И все чувства Лины. Ее охватили тревога, раскаяние, страх, стыд.

«Пресвятая дева Мария, что я наделала! Как я теперь посмотрю в глаза Мигелю? Что скажут люди? И как я теперь буду жить?»

Альварес сказал:

— Не уходи от меня, Лина.

Она резко отстранила его от себя и медленно пошла туда, где был Мигель, где бурное веселье сменилось, как показалось ей, настороженной, тревожной тишиной. И еще ей показалось, будто теперь все глядят лишь на нее — одни осуждающе, другие насмешливо, третьи с нескрываемым любопытством. Правда, она видела людей не совсем четко, словно в легком тумане, и понимала, что этот туман в ее глазах стелется не от выпитого вина, а от стыда и позора…

А Мигель уже шел навстречу, слегка покачиваясь, с широкой улыбкой на грубоватом, обветренном лице, и добродушнее, открытее, честнее этого лица, думала Лина, нет на всем белом свете, и надо быть полной идиоткой, чтобы этого не видеть и не понимать.

— Куда ты сбежала, Лина? — сказал Мигель. — Я смотрю, смотрю, а тебя нигде нет. Ни тебя, ни того молодого сеньора, с которым ты танцевала. Ты пошла с ним погулять?

— Да, — ответила Лина.

— Он, видно, славный человек, этот молодой сеньор. Веселый и простой. Если б не он, тут не получилось бы такого веселья.

— Его зовут Альварес, — зачем-то сказала Лина. — Вот он сюда идет.

— Я хочу с ним выпить, — сказал Мигель. — Как ты думаешь, он не будет против?

— Наверное, не будет. Спроси у него сам.