Красный ветер

Матьяш Доби — Матьяш Большой — накануне был ранен в голову. Кровь еще сочилась через слипшиеся бинты, глаза у него казались мутными от боли, но Матьяша Бало — Матьяша Маленького — одного он отпускать не хотел. Боялся. Знал, конечно, что в случае беды защитить его не сможет, и все же сказал комиссару:

— Мы пойдем вместе. Так будет лучше…

На митинге анархистов крики, ругань… Бесконечные речи ораторов с трибуны, сооруженной из деревянных гробов, невесть каким чудом оказавшихся в расположении боевой части… На Матьяшей никто не обращал внимания. Появись здесь сейчас целая рота фашистов, вряд ли кто-нибудь поднял бы тревогу: анархисты решали важную проблему — до них дошли слухи, что в Барселоне якобы социалисты и коммунисты учинили расправу над их братьями. Какой же честный человек может оставить своих братьев в беде и не поспешить им на помощь?!

Матьяши подошли поближе к трибуне. Матьяш Большой, положив руку в карман, бессознательно сжимал пальцами рукоять «вальтера». Матьяш Маленький, успевший научиться довольно сносно понимать и говорить по-испански, тихонько переводил слова очередного оратора. Обвешанный гранатами, с «парабеллумом» за поясом, небритый и со всклокоченной шевелюрой, анархист выкрикивал, при каждом слове взмахивая рукой:

— Мы настоящие революционеры! Мы бьемся с фашизмом потому, что, как никто другой, любим свободу. Но за эту свободу мы будем биться не только с фашистами… Если на нашем пути встанут коммунисты, социалисты, — к чертовой матери и тех и других! Кто им позволил поднять руку на наших товарищей в Барселоне? Родригес Салас? Айгуаде?[24] Требуем отставки Саласа и Айгуаде! Ставим перед генералидадом ультиматум: или Саласа и Айгуаде убрать к чертям собачьим, или мы двинемся на Барселону и сами наведем там порядок. А дыры на Арагонском фронте пускай затыкают коммунисты и социалисты!

Из толпы раздались крики:

— Правильно! Саласа и Айгуаде — убрать!

— Ультиматум предъявить немедленно!

— Потребовать от Кабальеро[25] гарантий, что в первую очередь он будет считаться с нами. Без нас фашисты повесят его на первом фонаре!

Потом на трибуну поднялся одетый в изящный темный костюм испанец в защитных очках, снял их и долго молчал, выжидая, когда наступит тишина. Он был очень красив, этот холеный, интеллигентного вида человек — высокий чистый лоб, густые, слегка вьющиеся волосы и умные, внимательные глаза, в которых чувствовалась незаурядная воля.

Привычным жестом опытного оратора он поднял руку, призывая толпу анархистов к спокойствию. И начал негромко говорить хорошо поставленным голосом, заранее, видимо, зная, что его никто не посмеет прервать ни единой репликой:

— Я — представитель организации, которая всегда понимала надежды и чаяния анархо-синдикалистов… Все вы знаете товарища Нина, вы не можете его не знать, потому что товарищ Нин не раз и не два прямо заявлял: он полностью разделяет взгляды Национальной конфедерации труда на волнующие всех нас события в Испании и на ее будущее; он так же, как ваши вожди, против того, чтобы коммунисты и социалисты навязывали всем нам свои доктрины и отстраняли наши организации от решения важнейших проблем…

— Так ты и есть товарищ Нин? — Это выкрикнул анархист, только минуту назад покинувший трибуну. И едко усмехнулся: — Так называемые доктрины троцкистов нам хорошо известны. Вы рветесь к власти не меньше, чем социалисты и коммунисты.

Кажется, оратор смутился — он, наверное, не привык, чтобы его перебивали. Однако ему сразу же удалось преодолеть свое смущение, он улыбнулся и ответил:

— Вы ошибаетесь. Товарищ Нин сейчас в Барселоне и вместе с вашими друзьями из Национальной конфедерации труда с оружием в руках дерется против наших общих врагов — тех, кто хочет продать Испанию Сталину. Товарищ Нин прислал меня к вам затем, чтобы сказать: «Барселона в опасности! Над всей Каталонией нависла смертельная угроза! Если вам дороги Каталония и ее прекрасная столица — спешите в Барселону. Немедленно… Завтра уже будет поздно!..»

Он уже собрался сойти с трибуны, когда рядом с ним вдруг оказался небольшого роста человечек с наголо бритой головой и повязанным вокруг шеи голубым шелковым платком. Как почти у всех анархистов, за поясом у него торчали пистолет и две или три гранаты. Бесцеремонно оттолкнув троцкистского представителя, человечек неожиданно густым басом крикнул:

— Ты представитель Нина? А что нам до твоего Нина и до тебя? Нин требует, чтобы мы двинулись на Барселону? Так? Чтобы мы открыли фашистам фронт? Так? Ах ты сволочь! «Коммунисты и социалисты хотят продать Испанию Сталину…» Сталин — где? За морями, за лесами? А Франко? Вот он, в сотне шагов отсюда! Ты, гад, в окопах сидел? Грудь свою белую фашистам под пули подставлял? Я тебя, шкуру, насквозь вижу! Франкистский шпион! За сколько сребреников нанялся служить фалангистам?

— Полегче, Родригес! — закричали из толпы. — Может, он а вправду шкура, но говорит дело. Побьют там наших в Барселоне, как пить дать. И за нас возьмутся.

И еще голос: