Красный ветер

Он положил руку на плечо капитана и почувствовал, как напряжено все тело летчика. Он и сам сейчас испытывал крайнее, ни с чем не сравнимое напряжение. Даже в бою, когда атакуешь ты или атакуют тебя, когда доли секунды могут решать твою судьбу, все выглядит по-другому. Там видишь противника, там можно рассчитывать на свое умение, опыт, волю, уверенность, выдержку — короче говоря, там все зависит от тебя. А что сейчас зависело от Денисио, да и от капитана Прадоса тоже? Впереди — мрак, впереди — обрывистый берег реки, а этот гроб «юнкерс» никак не хочет отрываться от земли, тянет свое железное тело, точно ломовая лошадь, ревет всеми своими лошадиными силами до боли в ушах, подпрыгивает на размытых промоинах, но оторваться не может…

Справа мелькнули силуэты казарм, слева почти прямой наводкой — грохнули зенитки — додумались, наконец, сволочи, доперли, хорошо еще, что слишком торопятся, вон и баск Эскуэро кричит над ухом: «Задницы у вас еще мокрые, штаны еще не просохли от страха, чтобы попасть!»

А вот уже и речка Тахунья. Какой бы темной ночь ни была — речка всегда блестит серебром. Даже если она всего лишь тонкая полоска, даже если воробей может прошагать через нее, не замочив брюшка, — все равно она блестит и светится, и видно ее из далекого далека. А тут она уже рядом, летит навстречу с бешеной скоростью — с бешеной скоростью приближается чет и нечет: оторвется этот проклятый катафалк от земли или нет?

Он оторвался, когда до обрыва осталось не больше десяти-пятнадцати метров: Прадос потянул штурвал на себя и против своей воли на секунду-другую закрыл глаза. Эскуэро тоже зажмурился и поднял руку, чтобы осенить себя крестом. «Господь наш милостивый, помоги нам», — веря и не веря в чудо, мысленно прошептал он. И лишь Денисио неотрывно глядел вперед, всем телом ощущая, как машина, последний раз коснувшись земли, повисла над ней в нескольких сантиметрах, а потом мелькнула узкая полоска воды — и все сразу погрузилось в такой густой, вяжущий мрак, словно самолет окутало черным дымом.

Денисио смотрел на стрелку высотомера. Пятьдесят, сто, двести, триста метров… Он шумно вздохнул и почувствовал, как тяжесть нервного напряжения сменяется совсем другими ощущениями — радостью избавления от тревог, теперь уже оставшихся позади, безудержным желанием выразить восхищение мастерством капитана Прадоса и сказать ему такие слова, которые передали бы самые глубокие чувства, сказать Эскуэро, что тот — самый мужественный баск, которых когда-либо знала Испания, схватить Роситу и закружиться с ней в какой-нибудь сумасшедшей пляске — Росита тоже самая храбрая женщина Испании, хотя она и затихла сейчас, точно испуганный мышонок…

Эскуэро кричал над ухом:

— Развернуться бы да сыпануть на них десяток бомбочек, чтобы они поелозили своими жирными задницами по грязи! Весело было бы… Или из пулеметов… Тра-та-та-та, тра-та-та-та! Подумали бы тогда, сучьи дети, как стрелять по старухам и старикам.

А капитан Прадос вдруг сказал:

— Мы не взлетели бы, если бы не переполох… Кто мог взорвать самолет в то самое время, когда фашисты уже приближались к нашей машине? Это ошеломило их и дало нам возможность…

— Мигель? — вскрикнул Денисио. — Лина?

— Не знаю, — ответил Эмилио Прадос. — Может быть.

И снова радость Денисио потухла, снова на него навалилась тревога. Он сказал:

— У Мигеля было две гранаты. Ему дал их Матео.

— Я знаю. — Прадос взглянул на алтиметр и покачал головой. — Я знаю… Высота восемьсот метров… Будем набирать еще…

5

Лина взяла Мигеля за руку, потянула его в сторону — подальше от «юнкерса», который тронулся с места и медленно пополз на взлетную полосу.

— Уйдем, — сказала она. — Давай поскорее уйдем.

— Надо подождать, Лина, — ответил Мигель. — Может быть, мы им еще понадобимся.

И в это время у казарм в ночное небо взмыла ракета, потом еще одна, еще и еще. Мигель и Лина метнулись под крыло бомбардировщика с зачехленными моторами, присели в густой тени. Лина прижалась к Мигелю, спросила:

— Почему они не взлетают? Почему они медлят?

Молчи, Лина, — Сказал Мигель. — Сейчас опять станет темно, и тогда…

Он не успел договорить, как оттуда же, откуда взлетели ракеты, послышалась беспорядочная стрельба. Лина, взглянув в сторону казарм, вскрикнула:

— Они бегут, Мигель! Бегут к тому бомбовозу.

— Я вижу, — сказал Мигель. — Быстро пробирайся к речке. Между машинами. Они тебя не увидят…

— А ты?

— Я потом… Я потом, говорю тебе! — голое Мигеля стал непривычно резок и даже груб. — Ты слышала, что я сказал?!

— Никуда я от тебя не уйду, — в одно и то же время твердо и просительно проговорила Лина. — Я знаю, что ты хочешь сделать. Знаю. И я останусь с тобой.

— Ты с ума сошла! — крикнул Мигель. — То, что я хочу сделать — это мое дело. Мое — и больше ничье.