Красный властелин

— А разве бывает так, что и не сама выходит, а только её часть? Задница, например.

Видимо, Медведик представил эту картину слишком ярко, так как поперхнулся ракией и закашлялся.

— Ну, ты сказал! Скоро сам увидишь!

Профессор пожал плечами и достал из кармана трубку:

— Подождём. Густав, отвези-ка меня в курительную комнату.

Привычка курить листья табака, ранее применявшиеся только для борьбы с вредителями виноградников, появилась в Родении совсем недавно и не была очень уж распространённой, но в каждом приличном доме ей отводили отдельную комнату. Где ещё можно укрыться от навязчивого женского общества, как не в клубах сизого дыма? Где ещё мужчины могут поговорить о самых увлекательных вещах — войне, деньгах и политике? Где есть возможность просто помолчать?

Вот Еремей и молчал, бездумно глядя в выходящее во внутренний дворик окно, а пальцы левой руки непроизвольно отбивали по подоконнику дробь, в которой знающий слушатель легко смог бы опознать «Марш Будённого». Увы, таковых здесь не было, да и быть не могло.

Вольдемар выбрал себе новомодную сигару из стоявшего тут же на столике ящичка. Снял с неё серебряную фольгу, потянул носом, вдыхая запах дальних стран.

— Ерёма, а правда, что их на женских бёдрах скручивают?

— Угу, — профессор выпустил кольцо дыма. — И чем ближе к… хм… ну ты понял… тем дороже стоит.

— Тьфу! — Медведик бросил сигару на пол и потянулся к великолепной коллекции трубок. — А вот…

— Тихо! — оборвал его Еремей и, насколько смог, привстал в каталке, рассматривая что-то за окном. — Густав, вези меня туда.

— А что там?

— Уж точно не Иродиада Олоферн.

Воздушный кулак отбросил напудренного лакея к кирпичной стене, и опыт подсказывал Вольдемару, что тот уже никогда не встанет. С переломанными ногами вообще трудно вставать, а если ещё и свёрнутая голова смотрит на собственные пятки… Второму повезло больше, и он остался жив. Или наоборот, совсем не повезло — невидимая удавка вздёрнула его вверх так, что лакированные башмаки с розовыми бантами вместо пряжек едва доставали до земли.

— Эй, там, вылезайте! — Медведик пошевелил ногой ближайшую мусорную корзину и отшатнулся, когда из-за неё с визгом выскочили два чумазых существа. — Густав, лови их!

Старший охранник сообразил даже раньше, чем услышал крик, — подхватил на руки и прижал к груди… мальчишек? Может, и девчонок, под слоем грязи сразу не разобрать.

— Дяденька, я больше не буду! Дяденька, отпусти! — в огромных ярко-синих глазах плескался ужас, а вспухающий рубец от лакейской плётки ещё больше подчёркивал его. — Это всё я придумал, а Лидка не виновата!

— Пацан, значит, — кивнул профессор. — Лидка тебе сестра?

— Не виновата она, — повторил мальчишка, размазывая слёзы кулаком, в котором крепко зажата отбивная со следами чьих-то зубов. — Отпустите её.

Только сейчас Баргузин разглядел разницу — у девчушки и волосы подлиннее, и помельче она, и потрёпанная ленточка в неумело заплетённой косичке имеется. Лет шесть, не больше. Двумя руками держит крупное, подгнившее с одного бока яблоко. И тот же ужас в точно таких же синих глазах.

Еремей вздрогнул под этим взглядом, и висящий в воздухе лакей безвольно свесил голову, высунув посиневший язык.

— Твою мать, Ерёма… при детях… — прошипел Медведик, забирая у Густава девочку. — Вы что здесь вообще делали?

— Возьми, — яблоко, такое огромное на маленькой ладони, повернулось целым боком к Вольдемару. — Не бей нас, дяденька. И хлеб забери. Мы больше не будем.

Кусок булки, перемазанный соусом. Мелкая дрожь руки, протягивающей драгоценность огромному сердитому дядьке в блистающей золотом одежде. Пусть возьмёт… Ведь мама когда-то говорила, что воровать нехорошо. Они с Севкой больше не будут! Возьми хлеб, дяденька…

— Отпустите её, — мальчишка попытался вырваться.

— Отдай им мясо, Севка, — строго произнесла сестра. — Нам папка другое купит. Потом.

Севка ещё раз дёрнулся и затих, чуть слышно прошептав:

— Папка купит… потом…

— Где ваш отец? — голос Вольдемара дрогнул.

— Он сотник пограничной стражи в Городнее. И мамка там.

— А вы?

— А мы к бабушке приехали, — пояснил мальчишка. — Только её ещё зимой драконы сожгли. Отпустите нас, дяденьки.

— Где живёте?

— Везде.

— Это как?

— Дом-то у бабушки тоже сгорел, — ответила Лидка сердитому, но такому бестолковому дядьке. — Папка придёт с войны и новый построит.

— Построит, — машинально повторил Вольдемар. — Обязательно построит.

Когда-нибудь дети вырастут и узнают, что из каждой тысячи пограничников, принявших первый пиктийский удар, выжил только один. Узнают… но пока пусть верят в будущее. В то будущее, где нет войны, где отец и мать, где новый дом…

— Ты нас отпустишь, да? — Лидка попыталась затолкать кусок булки Медведику за пазуху. — А Владке мы щавеля принесём, он вкусный. Правда-правда! Только за ним ходить далеко. Возьми хлебушек, дяденька, нас Владка ждёт.

Голос в голове прозвучал поздно вечером и начал сразу с вопроса:

— Сколько их там было?

— Штук сорок, а что?

— В штуках считаешь?

— Были бы люди, сказал бы — человек сорок.

— Там даже фундамент оплавился.

— Я знаю.