Красным по белому

Как назло, помимо той задачи, ради которой они и едут в Беренд, Цайту поручено еще заехать в Нахайск, проверить, все ли в порядке с поставками штейна и не ворует ли господин Койфман, оставляя малую долю серебра себе. Вернее, что ворует — это несомненно, главное — убедиться, что доля действительно остается малой. Не будь этой ревизионной задачи — плыл бы он, Цайт, сейчас не на пассажирском пароходе, а на грузовой барже, вместе с грузом и остальными членами Аэрокомиссии, как названа их группа во всех официальных документах. Мол, да, белоземельцы отправляют в Беренд группу ученых для проведения исследований воздушных потоков, и везут с собой необходимое оборудование. А что за оборудование и почему исследования нельзя проводить непосредственно в Белых землях, чем тамошний воздух отличается от здешнего — кому какое дело. Ученые же, у них мозги в свою собственную сторону повернуты.

И да — в договоре были указаны именно «Белые земли». Не Шнееланд. Скрытая от взглядов всего остального мира тайная империя начала потихоньку снимать маску.

Цайт посмотрел на берега. Да что там можно увидеть нового? Леса да поля, поля да леса. И так целую неделю можно плыть! Все же Беренд — неприятно огромен…

Чтобы не смотреть на эти неприятные просторы, Цайт отвернулся снова к палубе — и неожиданно для себя обнаружил на кого именно обратил свой похотливый взгляд тот самый альмаро в шелковом цилиндре.

На него.

В первое мгновенье, осознав, что влюбленно-тоскующий взгляд остановился именно на нем, юноша испытал не просто гнев, а ярость, острое желание достать револьвер и застрелить этого извращенца с наклонностями, осуждаемыми богом и людьми. Потом — просто набить ему морду. А потом…

А потом извращенец в цилиндре двинулся к нему, не сводя взгляда.

— Мейнхард айн Хафтон, — произнес он.

Цайт от злости даже не понял, о чем его спрашивают.

— Простите, что?

— Мое имя. Мейнхард айн Хафтон, — произнес извращенец, шевельнув острыми усиками, — А ваше?

«А мое — нет» — подумал Цайт, но хамить все же не стал. До тех пор, пока ему не будет сделано непристойное предложение — этот Мейнхард ничего плохого ему не сделал и любая агрессия будет воспринята всеми не в пользу Цайта.

— Я…

И тут Цайт понял, что не помнит, кто он.

Нет, не в том смысле, что у него провалы в памяти. Просто… Кто он в документах? Фридрих? Франц?

— Флориан. Флориан айн Гибельштайн.

— Необычное имя.

— Меня назвали в честь одного орстонского рыцаря.

— Да, я знаю о нем! Я сам из Орстона.

Ничего удивительного. Там, где у короля гнездо в голове, там и подданные будут сходить с ума.

— Я из Шнееланда.

Сухой ответ нисколько не смутил айн Хафтона, он предпочел не заметить, что его обществом тяготятся:

— Я часто бываю в Беренде, мы там работаем с самим Люнебургом.

— Да что вы говорите? С самим Люнебургом? А кто это?

Ярость, вспыхнувшая было в глазах извращенца, как это обычно и бывает в тех случаях, когда человек узнает, что его учитель и кумир для других — и не кумир вовсе, потухла почти мгновенно.

— Это известный скульптор. А вы? Бывали раньше в Беренде?

Цайт насторожился. Кажется… Кажется, этот тип — и не извращенец вовсе. Иначе с какой целью он пытается разнюхать, был ли Цайт раньше в Беренде? А он явно пытается, потому что, несмотря на деланное безразличие, сразу видно, что этот вопрос его крайне интересует.

— Приходилось, — обтекаемо ответил Цайт, еще не успевший понять, стоит ли признаваться в своем предыдущем путешествии. С одной стороны — вроде как и не стоит, с другой — если этот тип часто бывает в Беренде, то мог заметить Цайта в прошлый раз и ложь легко вскроется. Тем более что эти острые усы и бородка кажутся смутно знакомыми…

— По делам? Или… с семьей?

Да кто это такой? Интерес, загоревшийся в глазах при словах о семье, айн Хафтон даже не попытался скрыть. Он что, не любит фаранов? Но Цайт на фарана сейчас как раз и не похож…

— У меня нет семьи. Я сирота.

Лицо кажется-все-же-не-извращенца резко осунулось. И сам он как-то обмяк и ссутутлился. Как будто то, что у Цайта нет семьи разрушило его планы на жизнь… да что там планы — разрушило всю жизнь.

— Скажите, айн Гибельштадт… у вас, случайно, нет сестры?

— Нет.

БОЛЬШЕ нет. Да сдохнет Лесс.

Айн Хафтон вздохнул:

— Простите… Возможно, я показался вам навязчивым и невоспитанным… Просто… Вы мне напомнили одну девушку…

Цайт чуть не расхохотался. Так вот оно в чем дело! Бедолага Мейнхард — никакой не извращенец. Просто он, Цайт, напомнил ему какую-то давно потерянную возлюбленную, отсюда и эти чувства во взгляде. Их вызвал не сам Цайт, а воспоминания о прежней любви. И он искренне надеялся, что нашел брата своей страсти, который, возможно, укажет путь. И тут — такое жестокое разочарование.