Красным по белому

— Затем я отправился к миссис Шарпантье, — продолжал детектив. — Она была бледна и, очевидно, очень расстроена. При ней находилась дочь — на редкость хорошенькая, между прочим; глаза у нее были красные, а когда я с ней заговорил, губы ее задрожали. Я, конечно, сразу почуял, что дело тут нечисто. Вам знакомо это ощущение какого-то особого холодка внутри, когда нападаешь на верный след, мистер Холмс? Я спросил:

«Вам известно о загадочной смерти вашего бывшего квартиранта, мистера Еноха Дреббера из Кливленда?»

Мать кивнула. У нее, видно, не было силы вымолвить хоть слово. Дочь вдруг расплакалась. Тут мне уже стало ясно: эти женщины что-то знают.

«В котором часу мистер Дреббер уехал на вокзал?» — спрашиваю я.

Мать, стараясь побороть волнение, судорожно глотнула воздух.

«В восемь, — ответила она. — Его секретарь, мистер Стэнджерсон, сказал, что есть два поезда — один в девять пятнадцать, другой в одиннадцать. Он собирался ехать первым».

«И больше вы его не видели?»

Женщина вдруг сильно изменилась в лице. Она стала белой как мел и хрипло, через силу произнесла: «Нет».

Наступило молчание; вдруг дочь сказала ясным, спокойным голосом:

«Ложь никогда не приводит к добру, мама. Давайте скажем все откровенно. Да, мы видели мистера Дреббера еще раз».

«Да простит тебя бог! — крикнула мадам Шарпантье, всплеснув руками, и упала в кресло. — Ты погубила своего брата!»

«Артур сам велел бы нам говорить только правду», — твердо сказала девушка.

«Советую вам рассказать все без утайки, — сказал я. — Полупризнание хуже, чем запирательство. Кроме того, мы сами уже кое-что знаем».

«Пусть же это будет на твоей совести, Алиса! — воскликнула мать и повернулась ко мне. — Я вам расскажу все, сэр. Не подумайте, что я волнуюсь потому, что мой сын причастен к этому ужасному убийству. Он ни в чем не виновен. Я боюсь только, что в ваших глазах и, может быть, в глазах других он будет невольно скомпрометирован. Впрочем, этого тоже быть не может. Порукой тому его кристальная честность, его убеждения, вся его жизнь!»

«Вы лучше расскажите все начистоту, — сказал я. — И можете поверить, если ваш сын тут ни при чем, ничего плохого с ним не случится».

«Алиса, пожалуйста, оставь нас вдвоем, — сказала мать, и девушка вышла из комнаты. — Я решила молчать, но раз уж моя бедняжка дочь заговорила об этом, то делать нечего. И поскольку я решилась, то расскажу все подробно».

«Вот это разумно!» — согласился я.

«Мистер Дреббер жил у нас почти три недели. Он и его секретарь мистер Стэнджерсон путешествовали по Европе. На каждом чемодане была наклейка «Копенгаген» — стало быть, они прибыли прямо оттуда. Стэнджерсон — человек спокойный, сдержанный, но хозяин его, к сожалению, был совсем другого склада. У него были дурные привычки, и вел он себя довольно грубо. Когда они приехали, он в первый же вечер сильно напился, и, если уж говорить правду, после полудня он вообще никогда не бывал трезвым. Он заигрывал с горничными и вообще позволял себе с ними недопустимые вольности. Самое ужасное, что он вскоре повел себя так и с моей дочерью Алисой и не раз говорил ей такое, чего она, к счастью, по своей невинности даже не могла понять. Однажды он дошел до такой наглости, что схватил ее и стал целовать, — даже его собственный секретарь не вытерпел и упрекнул его за столь неприличное поведение».

«Но вы-то почему это терпели? — спросил я. — Вы ведь могли выставить вон ваших жильцов в любую минуту».

Вопрос, как видите, вполне естественный, однако миссис Шарпантье сильно смутилась.

«Видит бог, я отказала бы им на другой же день, — сказала она, — но слишком велико было искушение: ведь каждый платил по фунту в день — значит, четырнадцать фунтов в неделю, а в это время года так трудно найти жильцов! Я вдова, сын мой служит во флоте, и это дорого мне обходится. Не хотелось лишаться дохода, ну, я и терпела сколько могла. Но последняя его выходка меня так возмутила, что я сейчас же попросила его освободить комнаты. Потому-то он и уехал».

«А дальше?»