Красота – это горе

– Знаю.

Так и бежал он рядом с повозкой, и оба плакали перед разлукой, и видел их слезы только кучер и, чтобы хоть немного их утешить, сказал:

– Ну и любите на здоровье, даже если друг другу не принадлежите.

Что ни говори, слабое утешение; рухнул Ma Гедик в придорожный песок и зарыдал над своим горем. Девушка велела кучеру остановиться, вышла из повозки и встала с юношей рядом. И, взяв в свидетели старика-кучера, да клячу, да хор лягушек, да сов, да москитов, да ночных бабочек, дала обет:

– Через шестнадцать лет голландец натешится мною. Жди меня на вершине вон той скалы, если до той поры не разлюбишь меня, не побрезгуешь голландскими объедками.

С тех пор они не виделись и никаких вестей друг о друге не получали. Ma Гедик даже не узнал, кто тот господин-голландец, что из безмерной похоти отобрал у него любимую в полном расцвете ее пятнадцати лет. Ma Гедик, которому было тогда девятнадцать, поклялся любить Ma Иянг, пусть даже ее вернут домой изрубленную на куски.

И все же потерять любимую – тяжкое испытание. За годы ожидания сделался он безумней всех безумцев, глупее всех глупцов, безутешней всех скорбящих. Друзья-возчики и портовые грузчики советовали: женись на другой, а он прожигал жизнь за игорным столом и являлся домой, еле держась на ногах от арака. Друзья зазывали его в бордель – может быть, женское тело утолит его тоску. Бордель тогда был всего один, в дальнем конце пристани. Построили его для голландских солдат, что жили в казармах, но, когда начался сифилис, они почти перестали гуда заглядывать, каждый завел себе наложницу, а спустя время туда потянулись портовые рабочие.

“Ходить в веселый дом – тоже измена, как и жениться на другой”, – упрямо твердил Ma Гедик. Но через неделю друзья затащили его, в стельку пьяного, в бордель, где дневную выручку он потратил на койку и на толстуху с дырой как мышиная нора, и, войдя во вкус, он заговорил иначе: “Спать с проституткой – не измена, ведь расплачиваешься деньгами, а не любовью”.

С тех пор зачастил Ma Гедик в портовый бордель и имел там женщин, шепча имя Ma Иянг. Приходил он по выходным с компанией друзей, те относились к нему с прежней теплотой. Когда денег хватало, каждый брал проститутку, но иногда из экономии впятером делили одну. Так продолжалось годами, пока его приятели не переженились. Ma Гедика это подкосило: друзьям теперь не до борделя, у них есть жены, с которыми спят по любви, а не за деньги, а одному ходить к шлюхам – тоска невыносимая. Когда становилось невмоготу, он ублажал себя сам, но лишь больше мучился и все-таки спешил среди ночи в бордель, а возвращался под утро, еще до того как придут с промысла рыбаки.

Со временем сделался он странен, а вскоре и вовсе настроил против себя людей: не раз сбегались соседи на шум в хлеву – а он насилует корову или даже курицу, покуда кишки ей не выпустит. Бывало, отгонит прочь пастушонка, схватит овцу и ну ее обрабатывать посреди пастбища. Однажды увидела его женщина с корзинкой ямсовых листьев, да как завизжит – и бросилась прочь через рисовое поле. Все от него шарахались. Он перестал мыться, уже не ел ни риса, ни другой пищи, питался лишь собственным калом да навозом с банановых плантаций. Родные и друзья, всерьез беспокоясь о нем, позвали из дальних краев дукуна, кудесника и целителя, – о нем шла слава, что он способен вылечить любой недуг. В белом одеянии, с длинной бородой он походил на мудреца-апостола. Ma Гедика он осматривал в козьем хлеву – уже девять месяцев тот сидел там связанный, питаясь одними испражнениями. Дукун спокойно сказал встревоженной толпе:

– Этого безумца излечит только любовь.

Но как излечить его любовью, ведь Ma Иянг ему не вернуть. И все махнули на него рукой и оставили связанным: пусть дожидается своего часа.

– Они поклялись ждать друг друга шестнадцать лет, – ворчала мать Ma Гедика, – но он не дождется, сгниет заживо. (Это она велела его связать, добив шестую курицу, найденную с вываленными кишками.)

Сгнить он, однако, не сгнил, а, напротив, лучился здоровьем и тем больше расцветал, чем ближе был назначенный срок. Босоногие школьники окружали козий хлев в разгар дня, перед тем как уйти пасти скот, и он с шутками учил их, как дрочить, поплевав сперва на свое хозяйство, – учителя и близко к нему подходить запретили. Но его наука пошла впрок: некоторые тайком пробирались в хлев по ночам и хвастались, что научились “писать” по-новому, – так куда приятней, чем обычным способом.

– А с девочкой еще приятней.

После того как один крестьянин застал за этим делом в пандановых зарослях двух девятилетних детей, разъяренные односельчане заколотили досками козий хлев, и остался Ma Гедик один-одинешенек впотьмах.