Красота на земле

— Он не такой уж дурак, твой хозяин.

— Еще бы.

— Покупки теперь на тебе?

Декостер хранил молчание, но дело получало не такой простой оборот, как можно было подумать.

Когда Руж пришел часам к трем в кафе, там было пусто. Грамоты с виноградарями, бочками и медалями из золота и серебра (о бронзовых обычно забывают), помешенные в рамочки или подвешенные за кольца, скучали на стенах.

К Ружу вышла молодая прислуга и не дала ему и слова сказать:

— Ой, это правда, о чем тут все говорят? Она у вас? Тем лучше!

Руж был недоволен и предпочел бы помолчать; он сел на свое обычное место, но служанку было не остановить:

— И, будьте добры, передайте, что я не могла ей помочь вчера вечером. Я очень хотела спуститься, но не было никакой возможности.

— Миллике тут?

— Даже если бы я звала ее через окно, она бы все равно не услышала…

— Так что Миллике?

— Он только пришел… Да, вы видели эту прелесть у нее в чемодане?

— Пришел откуда?

— Он ходил за врачом для жены.

— А что с ней?

— Не знаю. По-моему, что-то с сердцем…

— Не могли бы вы сказать ему, что я здесь?

Но Миллике уже и сам вышел. Хмурый, он встал в дверях, заложив руки за спину, и сделал знак Маргарите оставить их.

— Да, в смелости тебе не откажешь!

— В смелости?

— Ну да, а если ты узнаешь, что у нас траур, то вспомни то, что я говорил и могу повторить: «Это твоя вина». Да, твоя вина. Кто убедил меня пригласить эту девицу? Кто говорил: «Брат есть брат»? Брат, которого я не видел лет тридцать! Это что, брат? А она что, Боже мой, племянница?.. Ты этого хотел, да, да, ты, Руж, слышишь меня? А теперь моя бедная жена больна…

— Постой, постой! — перебил его Руж и заговорил спокойно и медленно, усевшись с другой стороны стола: — Я тебя не узнаю. Раньше мы были с тобой заодно… Я и пришел обсудить все с тобой. Ты знаешь, она сейчас у меня и у меня останется…

— О! Прибереги ее для себя! — сказал Миллике. — Десять или двенадцать франков на кассе вчера за вечер, да еще проблем с полицией мне не хватало. Оставь ее себе, если хочешь. Те еще клиенты за ней волочились…

Он был рассержен.

Но тут он посмотрел вокруг и как-то сразу сменил тон, увидев, что в кафе никого нет:

— Мне-то что? Это меня не касается. Девицу выставила моя жена. По мне, так могла и сама уйти… Я ведь ее законный опекун, и только на будущий год…

— Да брось, Миллике, довольно. — Руж сам начал побаиваться. — Ты не в ладу сам с собой, ведь ты же только что сказал, что рад от нее отделаться. Послушай, мы могли бы договориться. Мне шестьдесят два года, я ей в деды гожусь. Я оставлю ее у себя, но ты как опекун договоришься со мной о ее месте жительства. Бумагу какую-нибудь напишешь.

Миллике не желал ничего слышать.

— Посмотрим, — сказал он. — У меня сейчас других дел по горло… Бедная женщина, у нее совсем сдает сердце. А девчонку можно всегда поместить в приют…

— Ты просто свихнулся. Послушай… Я выделю ей содержание, а так как она под опекой, то получать его будешь ты. Сколько тебя устроит? Тридцать франков? Сорок?

— Ничего… — ответил Миллике.

Руж был снова сбит с толку.

— Мне что, брать деньги со старого клиента? Как это будет выглядеть? Пусть она пока у тебя побудет, что тут еще говорить… Кроме того, у меня ведь ее бумаги… Без них она ничего не может…

Они все еще были вдвоем, и у Ружа не могло быть свидетеля на всякий случай; у него не было ни свидетеля, ни бумаги, а разговор был окончен. «Но у меня есть я сам, — сказал себе Руж. — И я могу сам говорить за себя…»

«К тому же пока ни Миллике, ни властям нет до нее дела, — успокаивал он себя. — За Миллике я как-нибудь пригляжу… Ну, а законники знают, на что я способен».

На обратном пути к Ружу вернулось присутствие духа. Ему не терпелось дойти поскорей. Камни жгли подметки его башмаков.

У новой пристройки Перрен подавал Декостеру стропила цвета свежего масла; осколки посуды и кусочки стекла маленькими свечками переливались чуть поодаль. У самой кромки воды намокший песок вился цветной полоской на фоне более светлого берега.

Руж шел и глядел во все глаза, словно выискивая недостающую часть картины; потом он еще прибавил хода и издалека крикнул Декостеру:

— А… А… Мадемуазель Жюльет?

Декостер стоял на недостроенной крыше, расставив для равновесия тощие ноги.

— О! Ее уже давно нет.

— Что это ты говоришь?

— Да, она уплыла на лодке. Я сам дал ей весла…

Они и вправду всегда забирали весла от лодок домой, чтобы не вводить в грех прохожих, вполне способных соблазниться прогулкой по озеру.

— Она попросила у меня весла, ну, я и решил, отчего бы не дать…