Красота на земле

Миллике снова попятился и, уже стоя в дверях, решился:

— О! Можете быть спокойны. Недолго им там осталось.

— И что ж ты придумал?

В понедельник история с плотом пришлась как нельзя кстати. Она наделала шума в деревне. Мамаши двух пареньков отправили их в постель без ужина, а потом все разболтали соседкам.

— Как же, у Ружа они не скучают. Семейные купания завели…

Миллике как раз подавал им выпивку и оторваться от стаканов не мог, но, сделав дело, грохнул графином об стол:

— Отвяжитесь вы от меня, наконец! Будто я и сам не знаю, что делать…

— Ну-ну!

— Вы-то думаете, что я попал впросак, а время работает на меня!

Раздался хохот, и кто-то спросил:

— Ну, а потом, когда ты наконец решишься?

— Чего проще? Подам жалобу.

— На кого? Ты сам же ее и выгнал!

— Я выгнал?

— Твоя жена, если хочешь… Жена или ты — для закона нет разницы.

— Сначала надо решить…

— Чего решать, все равно ты в ответе… Ну, ладно, подашь ты жалобу, а потом? Что, заберешь ее обратно?

Снова раздался смех, потому что вся соль была в этом, и Миллике приходилось слушать: «Как ни поверни, ты внакладе…» И это была правда.

Маленькая служанка часами что-то вязала в своем углу. Воробьи вили гнезда в ветвях платанов, заполняя все своим гомоном и роняя едкий помет на столы. Миллике в грязной рубахе и стоптанных туфлях едва волочил ноги. Он появлялся в дверях и смотрел на редких теперь клиентов, хотя каждый вошедший казался ему личным врагом. Вдобавок ему приходилось избегать встреч с женой, которая, к несчастью, недолго пролежала в постели.

Руж не приходил.

А она продолжала ловить с ними рыбу. Ей находилось дело каждое утро, когда они садились в лодку и плыли снимать сети. Она управлялась с рулем; Руж говорил ей: «Направо… Налево… Прямо…» — а она тянула то за ту, то за другую бечевку, сидя на задней скамье. Весь конец месяца и большую часть следующего стояла отличная погода. Казалось, что лучше места для нее не придумаешь. Серая вода порой меняла цвет на оранжевый и лимонный. Иной раз казалось, что плывешь по клеверному полю, раздвигая веслами стебли. Она была здесь как дома. Чайки и редкие гости, лебеди, раздували перья от злости, когда они подплывали чересчур близко; кроме них, ни одной живой души не было вокруг (птицы в лесу уже перестали петь), только вода и ее многоцветье, только песок и камни.

…Они были у вершины угла из двух морщин на воде, которые плавно расходились, словно складки на платье. Она еще немного подтянула левую бечеву, и они пошли прямо на бакен. Мужчины бросили весла, Декостер устремился на нос как раз в ту секунду, как лодка уткнулась в бело-красную бочку (самые различимые издалека цвета) с еще светящимся, но ничего не освещающим фонарем. Декостер взял в руки пузатый фонарь с едва заметным в розовом воздухе огоньком. Фонарь передали Жюльет, и она поставила его на корме. Чтобы не мешать, она сидела, обхватив руками колени. Мужчины потащили сеть, нагибаясь и выпрямляясь в розовом свете. Стоя бок о бок, наполовину склоненные над водой, они орудовали розовыми руками и бросали рыбу под ноги. Потом наконец солнце встало из-за горы, и тогда цвет, и свет, и сам мир словно родились заново. На руках мужчин заплясали огоньки, подобные сонму других, живших в каждой волне…

Солнце не делало разницы между нею и ними, оно любило ее не меньше их, его старых знакомых и верных спутников. Свет ложился ей на висок, на щеку, на гладкие пряди волос, сверкавшие, как стальные клинки. Мельчайшие жилки проступали на шее сбоку, у горла. Она обвивала руками колени и оборачивалась к солнцу, толчками поднимавшемуся из-за горы, словно гора крепко держала его, а солнце просило ее: «Отпусти!» В воздухе веяло теплом, пахло рыбой, пятна света играли на ее плече и изгибах тела. Не выпуская из рук сеть, Руж спросил:

— Ну что, мадемуазель Жюльет, все в порядке? Не слишком скучаете?

Сеть уже висела складками на борту, свиваясь гирляндой из поплавков и грузил; она улыбнулась и покачала головой.

Она была как драгоценность, украсившая их жизнь.

— Скоро конец, — сказал Руж и снова посмотрел на нее.

Они подплыли ко второму бакену и уткнулись носом в распиленную бочку.

— Ну вот, мадемуазель Жюльет, задело! Вы нам снова нужны…

Она вздрогнула и огляделась по сторонам. Они возвращались к берегу. Как всякий раз, когда они ловили с пяти до семи-восьми утра. Мужчины гребли, сидя спиной к земле и лицом к солнцу. Они плыли с востока, со стороны света, где Иерусалим, на запад, к камышам устья Бурдонет, которые росли прямо на глазах, образуя стену, перед которой далеко в воде расплывалось желтое пятно. Они направлялись к высокой скале, немного повернули лодку — и вот уже стал виден дом с трехцветной крышей. Вокруг никого не было, час купания еще не настал, деревня жила своей жизнью за молчаливыми виноградниками. Мужчины гребли, она сидела на руле.

Они пристали к берегу.

Был утренний час рыбаков; Руж снова посматривал на нее. Декостер только что ушел с тележкой, а Руж растянул сети. Он набил трубку и запыхтел, втягивая щеки. Дым пробивался сквозь щетину усов.

— Ну как? — спросил он вдруг.