Красота на земле

Вот он идет рядом с племянницей; он молчит, и она молчит. Сзади семенит парнишка, еле удерживая тележку для сена на идущей под гору дороге. Они прошли под железной дорогой; слева аллея из вязов вела к большому квадратному дому, который прозвали Замком. Накрапывал мелкий дождичек, который, казалось, не падал с небес, а струился по воздуху, обволакивая людей. Миллике шел под своим зонтом, а она куталась в плащ. Если посмотреть направо, можно было увидеть поля, сады и две-три крупные фермы; слева, сразу после Замка, шли строем домишки поменьше: домик розовый, домик желтый, совсем новый домик, а в нем магазинчик, у дверей которого два или три человека. Они, должно быть, сказали себе, что смотреть особенно не на что, да так оно и было, пока все не дошли до конца улицы, ведущей к озеру. Здесь Миллике остановился и сказал:

— Вот мы и пришли.

Дверь приоткрылась, и в ней показалась голова мадам Миллике, повязанная черной косынкой. Миллике держал чемодан.

— Послушайте-ка… — сказал он и поправился: — Послушай, я сразу покажу тебе твою комнату. Ты, должно быть, устала.

Он пошел первым по выкрашенному желтой краской коридору и поднялся на второй этаж. Они очутились перед грубой еловой дверью, напротив которой располагалась еще одна, точно такая же.

Миллике открыл дверь и сказал:

— Ну, будь как дома.

Он поставил чемодан у кровати на коврик с изображением высунувшей язык черно-белой собаки.

— Если что-то захочешь, ты только позови.

Соблюдая приличия, Руж появился немного спустя.

— Ну, что?

— Что? Она здесь.

Руж устроился в зале на своем привычном месте; поколебавшись, он снова спросил:

— И как она из себя?

Он взглянул на Миллике, тот пожал плечами:

— Откуда я знаю? — И сразу: — Ты что будешь пить? Что ты хочешь, чтоб я сказал? Она и рта не раскрыла.

— Может, она языка не знает?

— Но понимает она меня отлично.

— Триста грамм молодого.

Когда старого, когда и молодого — зависит от времени и настроения. Случалось, по триста, случалось, и по пятьсот.

В тот день над водой и на триста метров ничего нельзя было разглядеть: дальше словно занавес висел, весь в складках.

Миллике подошел со стаканом и графином. Руж сидел молча.

Миллике смотрел сквозь стекло на тоскливые завесы тумана, сменявшие друг друга над озером, словно по мановению невидимой руки. Рука уводила их, нанизывая на далекий карниз. Наконец за спиной Миллике раздался вопрос (не так-то просто было его задать):

— А в остальном?

Миллике глянул на Ружа через плечо.

— Ну да, как она из себя?

— Понятия не имею.

На том и закончился разговор.

В шесть часов Миллике послал наверх кофе с прислугой; девушка не появлялась весь день.

Когда стемнело, Миллике вышел на террасу посмотреть, не светится ли у нее окно, — света не было. Сверху не доносилось ни звука, хотя в доме были простые полы без ковров, а комната супругов Миллике находилась как раз под комнатой девушки. Ни малейшего скрипа, ни звука шагов. Закрыв заведение, Миллике направился к жене.

— Ну, и что там делает эта девица? — спросила она. — Ты уверен, что она не сбежала?

Глава третья

День шел за днем, и как-то утром Миллике попросил ее показать документы.

Документы имелись — консул собственноручно поместил их в перетянутый резинкой желтый конверт. Не говоря ни слова, она протянула его Миллике.

На ней было платье и черный платок на голове. Она присела на маленький плетеный стул.

— Понимаешь, положено, чтобы все было в порядке.

Надо пойти к секретарю муниципалитета. Если какой-то бумаги недостает, тот скажет… Она не двинулась с места, пока Миллике, стоя посреди комнаты, разглядывал содержимое конверта, оттянув резинку толстыми пальцами с рыжими волосками.

— Вот свидетельство о рождении, отлично… Ага, тебе будет двадцать только в будущем марте; пока что я сам буду опекуном, надо бы это оформить…

Он продолжал перебирать бумаги.

Свидетельство о рождении, паспорт, рекомендательные письма, его, Миллике, адрес, выведенный крупными буквами в конце описания маршрута с подписью: место назначения. Ничего больше, ни строки о деньгах. Миллике спросил: «Так это все?» — совестясь из последних сил и не желая говорить прямо. Она кивнула, не ответив ни слова.

Казалось, что ее знобит, она все время куталась в платок. Бросалось в глаза, что она даже не разобрала чемодан, который так и стоял у стены приоткрытым. Миллике еще раз взглянул на племянницу и решил, что пока не время проявлять настойчивость; по всему видно, она еще не отошла с дороги. Он опустил конверт в карман.

— Решено, я его забираю. — И добавил в дверях: — Когда захочешь, спускайся. Надо познакомить тебя с тетушкой. Она ждет.

Миллике привыкли есть на кухне, поставили прибор и для нее; в полдень послали за девушкой, но она не спустилась.

— Ты что, так и будешь посылать своей даме еду наверх? — спросила мадам Миллике. — Славно! Прямо как в пансионе. Ну, если средства тебе позволяют…

Служанка, дородная нечесаная девица с грязными руками, приговаривала, гремя посудой: