Красота на земле

Он замолчал на мгновение; Декостер как раз успел почесать в затылке.

— Черт возьми, я боюсь Ружа… К тому же я думаю, что будет… да, будет жаль…

Снова молчание.

— Посмотрим.

Декостер помолчал.

— Пусть так, но вы должны мне довериться. Когда этот праздник? А, третье воскресенье августа… Это будет, постойте, пятнадцатое. Лишь бы жандармы… Да нет, они не успеют прийти, знаем мы эти расследования… Главное, чтобы Руж ничего не почуял, он ведь на ней прямо помешан. Но я-то всегда рядом, да и Боломе… А вы со своей стороны… Да, еще и горбун… Попробуем, месье Морис.

Остаток их разговора растаял за глухой бетонной стеной, возвышавшейся под скомканной бурой оберткой небес; а там, в кафе, был слышен голос Миллике и дружный смех в ответ, снова голос — и снова смех. Что ни говори, жизнь запутывалась и усложнялась, так что Декостер в ту ночь не сомкнул глаз в комнатке, которую он снимал в деревне. Завалившись на кровать прямо в одежде, он думал…

Несколько дней погода стояла ненастная, и они не ходили за рыбой. Потом лето вернулось, но они так и не трогали сети.

Случалось, что Руж ходил к лодкам, но чаще поднимался по тропе вверх по Бурдонет, стараясь никогда не отлучаться надолго.

Надо признать, что он нигде не встречал ничего необычного; напротив, у воды ему попадалось гораздо меньше людей, чем две или три недели назад.

Объяснялось все это просто: работа сельчан была в самом разгаре, а озером кормилось не так уж и много людей. Большинство работало на земле; сначала подоспел сенокос, потом жатва и опрыскивание растений. В школах были каникулы, но даже детей нигде не было видно, потому что с восьми-девяти лет им находилось место при взрослых. В апреле, мае и даже начале июня — другое дело, но в разгар лета пора заниматься эспарцетом, цветущим клевером, скошенные круги которого похожи на закатное солнце, местной и селекционной пшеницей, виноградом с его болезнями; пора в горы, поля, на склоны и в долины, в сады, где приютились ульи, к вишневым деревьям, с которых ягоды без лестниц не соберешь. Только в субботу вечером и в воскресенье или после особенно знойного дня мужчины шли окунуться в одну сторону, женщины — в другую. Бродя по окрестностям, Руж встречал только случайных людей — гуляющих, приехавших издалека. В конце концов он успокоился.

Главное же, что она с ними; она здесь, она с ними, чего же еще? Несколько дней Руж совершенно спокоен; идет дождь. Снова над озером появляется дождевая пелена, словно простыня, вывешенная на веревке. Небо погасло. И она — она тоже потухла. Сегодня она словно светится — а назавтра нет. Она закутывается в свое черное платье, сидит неподвижно, уперев подбородок в ладонь, а локти в колени, и смотрит на дождь. Небо словно забывает о своей дивной расцветке, и поневоле спрашиваешь себя, сумеет ли оно снова разродиться такой красотой.

Руж подсаживается к ней на скамью. Надо перестать думать о невозможном… Над ней выступ крыши, защищающий от дождя. Большие волны с барашками несут клочья водорослей, дохлую рыбешку, прочий мусор; они разбиваются о берег. Как угадать, какая из них обставит другие и доберется дальше других? Вот та, решаете вы, лизнет мои башмаки, и как бы не так! Самые низкие волны часто упрямей других. Третья от берега!

— Жюльет, давай пари?

Точь-в-точь как на скачках. Она отвечает:

— Я выбираю четвертую.

Похоже, это ее забавляет. А может, и нет ничего лучше, чем вот так, вдвоем, смотреть на высокие волны, разбивающие бутылки о камни и разбрасывающие осколки по берегу? Где-то грохочет. Бабах! Эхо докатывается до Дененса и Редегенса, но там уже звучит глухо, на манер ударов, которые отвешивал по двери Шови, когда, припозднившись, возвращался в пансион к старой хозяйке. В кафе Миллике его было прекрасно слышно. Старушка запирала все в девять, а он сначала лупил по двери кулаком, а потом ногами, и хозяйка, укрывшись за ставнями, лишь приговаривала: «Стучи, стучи хоть до утра, может, возьмешь в толк…»

…И все-таки она здесь, здесь, рядом с ним. Он указывает ей на дыру в облаках, похожую на пробитое в стене окно, по краям которого торчит бутовый камень.

— Жюльет, — говорит он, — вон перемена к лучшему. Холодный ветер идет сверху.

Она поднимает голову и смотрит по направлению его руки на громоздящиеся, как скалы, облака: черные, рыжие, бурые с серыми жилами, разом обваливающиеся на гору. Она видит в небе грозную битву и вечные перемены. Здесь, на берегу, ветер упруго швыряет в лицо воздушные шары, словно подбрасывая их обеими руками, но там, в вышине…

— Завтра будет хороший день, — говорит Руж. — Вам будет приятно, правда? Дождь вам не к лицу, Жюльет, вы становитесь грустной.

Он встает, обходит дом, по привычке озирая окрестности, но вокруг, как всегда, никого, если не считать Декостера, который решил не упускать такой случай.

— Глядите, патрон, завтра выглянет солнце. Может, пойдем за рыбой? Я все думаю, не скучает ли рыба по мне так же, как я по ней?..

«Надо его как-то отвлечь», — думает Декостер.

— Отчего бы и правда не пойти? — говорит Руж. — Завтра или послезавтра. Лучше уж послезавтра, если тебе все равно…