Красота спасет мымр

Она открыла дверь на лестницу и прислушалась. У соседей было тихо. Баба Глаша решительно поправила головной платок, снова толкнула чужую дверь и надолго застыла на пороге, всматриваясь в черный провал пустой ямы и прислушиваясь к доносящимся из глубины квартиры звукам.

Нервирующий визг пилы как раз стих. Сантехники Сергей и Виталик только что благополучно распилили дужку замка и теперь готовились к решающему штурму сундука с ломиками наголо.

Не отпуская ручку двери, баба Глаша осторожно ступила в прихожую.

Сквознячок овеял бледное от слабости и гипса лицо штукатура Тани, женщина пришла в сознание и пошевелилась, свалив с себя стремянку.

– Бум! – услышала баба Глаша.

Этот негромкий звук не показался ей пугающим. Старуха сделала еще два шага по коридору, и тут за углом ей открылся вид на неподвижное тело плотника. Сраженный спиртом, Иван Трофимович вытянулся на полу и застыл, как павший оловянный солдатик.

– Ногами вперед! – снова пугаясь, прошептала баба Глаша.

В глубине квартиры вновь что-то стукнуло, а потом шлепнуло. Не в силах совладать с любопытством, старуха потянулась заглянуть в комнату, и то, что она увидела, привело ее в шок.

Штукатур Таня, вся в белом, силилась встать на ноги, но не находила опоры и беспомощно хваталась за воздух. Танино скуластое лицо в корявой маске из застывшего гипса и слипшиеся кудри под нахлобучившейся на голову плошкой вызывали в памяти мраморный бюст маленького Володи Ульянова, непоправимо изуродованный вандалами.

Баба Глаша схватилась за сердце, но еще стояла на ногах, и тут позади медленно ползущей по полу гипсовой Тани вспучился просевший линолеум, и из дыры в полу показалась негритянски-черная рука с ножовкой!

Это было уже слишком.

– А-а-а! – простонала баба Глаша, медленно сползая по косяку.

Следом за рукой в черной перчатке из люка показалась голова, увенчанная шахтерской каской с горящим фонариком.

– Упс! – тихо сказал сантехник Виталик, никак не ожидавший увидеть кого-то наверху.

– С-с-с, – замирая, прощально просипела баба Глаша.

Она еще успела подумать, что голливудский режиссер оказался прав: одноглазый негритянский зомби справился-таки с кандалами и вырвался из подземелья. А потом в сознании шокированной бабушки все смешалось, и под примерещившееся ей напоследок угрожающее обещание порошково-рекламного дяденьки: «А теперь мы идем к ва-а-ам!» старушка отключилась. Склонившуюся над ней гипсовую физиономию озабоченной Тани баба Глаша, к счастью, уже не увидела.

– Наверху штормит, отсидимся пока в глубине! – скороговоркой сказал компаньону сантехник Виталик, вновь заныривая в люк и конспиративно затягивая его линолеумом.

Спешно обирая с губ куски гипса, в комнате добрая женщина Таня вызывала по телефону «Скорую», страшно раздражая дежурную своей скверной дикцией и отсутствием достоверной информации о личности нуждающейся в помощи старушки.

Степа Потапов, двадцатичетырехлетний предприимчивый малый с незаконченным средним техническим образованием, посмотрел на «сталинский» домик с одним подъездом на все три этажа и облизнулся, как кот при виде миски домашней сметаны сорокапроцентной жирности. Войдя в подъезд, он посмотрел на часы, выяснил, что до назначенной встречи осталось еще пять минут, и от нечего делать заглянул в почтовый ящик. Вместо нормальной почты там обнаружились залежи рекламных проспектов и бесплатных газет, из чего Степа сделал вывод, что в квартире никто не живет. Иначе жильцы выгребали бы из своего ящика наслоения пустых бумажек, не так ли?

Степа довольно улыбнулся и держал улыбку еще четыре минуты. В начале пятой он резко изменил выражение лица, изобразив деловитую озабоченность, и целеустремленно зашагал по ступенькам к двери нужной квартиры. Там разогнавшемуся Степе пришлось притормозить, чтобы поискать электрический звонок. Не обнаружив такового, Степа постучал кулаком, и дверь неожиданно открылась сама собой.

– Здравствуйте! – произнес Степа тем специальным голосом Очень Хорошего Мальчика, который применял только в особо важных случаях, вроде выразительной декламации новогоднего стишка в обмен на подарочек от Дедушки Мороза. – Можно войти?

Никто не сказал «нет», и Степа вошел.

– Блин, офигели, что ли! Ноги же можно переломать! – едва не ухнув с порога в яму, вскричал он совсем другим – трамвайно-троллейбусным голосом, которым обычно скандалил с кондукторшами, особо настырно требующими плату за проезд.

На это хамское заявление тоже никто не ответил. Прикусив язык, Степа бочком обошел яму, вдвинулся в комнату и увидел на полу два тела, чинно лежащие рядком. Тихо присвистнув, Степа наклонился над почивающими бок о бок бабой Глашей и Иваном Трофимовичем и убедился в том, что они живы, но находятся в глубоком ауте. Причем причину ухода в затемнение плотника Степа легко определил по исходящему от Ивана Трофимовича аромату медицинского спирта.

– Дедка за рюмку, бабка за дедку! – пробормотал Степа, распрямляя спину и окидывая комнату зорким взглядом мародера.