Красота спасет мымр

Ирка высадила меня у мебельного салона. Для этого ей пришлось пересечь улицу Толстого и прокатиться по широкой дорожке, которая выглядела продолжением перекрестка, но вела исключительно к новому магазину. Выложенная разноцветной плиточкой, дорожка шла в гору и на вершине небольшого насыпного кургана упиралась в широкие стеклянные двери салона. Двери были раздвижные, исправно работающие. При моем приближении они почтительно разъехались на такое расстояние, что в образовавшийся проем свободно мог бы войти пионерский отряд, построенный в шеренгу по четыре, да еще с барабанщиком и горнистом на флангах. Я переступила через символический порожек и огляделась.

Салон «Мебель для жизни» оправдывал свое название с некоторой поправкой и расшифровкой: в торговом зале была представлена очень дорогая мебель для очень красивой и чуждой большинству простых граждан жизни. Совершенно неизгладимое впечатление на меня произвел длинный, как лимузин, диван, создатели которого занятно совместили разнородные материалы – дерево, металл, кожу и резину. Обтянутый натуральной кожей прелестного розового цвета, мягкий «верх» сидел на сияющем, как начищенное серебро, каркасе из толстых труб, а снизу выглядывали каучуковые колеса размером с десертную тарелку. Очевидно, диван представлял собой центральную часть экспозиции. Для него посреди зала специально возвели небольшой подиум, обтянутый белым шелком и напоминающий широкую ледяную горку.

– Круто, да? – еще издали крикнул мне оператор Вадик, улыбаясь так радостно, словно крутизна дивана и заведения вообще были данью уважения фирмы ему лично.

– Привет, – подойдя поближе, сказала я. – Ты уже работаешь?

– Я уже отснял бóльшую часть материала, всю выставку и множество гостей, – важно ответил Вадик. – Собственно говоря, осталось только записать интервью с директором, но тут уж ты сама командуй.

– А где директор? – я огляделась.

– Я, это я! – к нам мячиком прыгнул маленький толстый человечек, похожий на упитанного молочного поросенка. – Сергей Сергеевич меня зовут.

У Сергея Сергеевича были маленькие глазки-запятые, белесые реснички и бровки, тугие розовые щеки и острые уши, поросшие бесцветным пухом. В его обширной лысине ярко отражались огни трехъярусной хрустальной люстры. Будучи на голову выше директора, я была вынуждена смотреть на него сверху вниз, и сияющая лысина слепила мне глаза. Прищурившись, я спросила:

– У вас есть какие-нибудь пожелания относительно того, где мы с вами будем записываться?

– Мы сядем на Буцефала! – восторженно взвизгнула поросячая личность, взмахнув короткопалой ручкой.

– На лошадь? – удивилась я, без заминки вообразив, как эффектно мы с этим господином будем смотреться верхом на скакуне. Причем директора мне придется взять на руки, как полонянку, потому что с лошадиного крупа круглый, как мяч, Сергей Сергеевич моментально скатится!

– Не на коня, а на диван! – широко улыбнулся директор. – Это модель так называется: «Буцефал».

Я вопросительно посмотрела на оператора.

– Ничего не имею против дивана, – сказал Вадик. – Диваны мне всегда нравились.

– А нравится ли тебе вот этот конкретный диван? Нравится ли он тебе не как личности, генетически предрасположенной к лежанию, а как оператору? – настойчиво спросила я. – Устраивает ли он тебя на предмет освещенности и расположения в пространстве?

– Годится, – кивнул Вадик. – Только придется максимально задрать штатив, потому что диван на этом пьедестале чуток высоковат. Неплохо было бы и мне с камерой сообразить какой-нибудь постамент! Сергей Сергеевич, не найдется ли у вас какой-нибудь мебели попроще, вроде большого комода?

Единственной подходящей мебелью попроще в салоне оказался овальный обеденный стол на двенадцать персон из итальянского орехового гарнитура. Опасливо посмотрев на его сияющую зеркальную поверхность, Вадик потребовал коврик.

– Не дай бог, поцарапаю, – озабоченно бормотал оператор, устанавливая штатив на покрытой французским гобеленом столешнице. – Недешевый, небось, столик-то!

– Садитесь поближе, иначе я не дотянусь к вам с микрофоном, – сказала я Сергею Сергеевичу, устраиваясь на супердиване.

Сооружение оказалось неожиданно удобным, хотя и великоватым. Сидя на нем, я чувствовала себя рыбаком, оказавшимся в одиночестве на отколовшейся льдине. Присутствие в паре метров от меня круглобокого Сергея Сергеевича никак не меняло этого ощущения. Лысый толстячок отнюдь не тянул на компаньона-рыболова, максимум – на добрый улов в виде крупного толстолобика. Я посмотрела на это рыбацкое счастье и подумала, что его не мешало бы припудрить.

– Блестит, как самовар! – угадав мои мысли, подтвердил Вадик, посмотрев в видоискатель.

– Что блестит? – занервничал Сергей Сергеевич.

– Много чего блестит, – уклончиво ответил оператор.

– Пудру в студию! – воскликнула я.

Директор щелкнул толстыми пальцами, и к нам подбежала симпатичная девушка с пудреницей. Барышня была такая длинноногая, что ей не составило труда дотянуться до физиономии Сергея Сергеевича, хотя он сидел на диване, водруженном на постамент, а она просто стояла на полу.