Красота в наследство

Вопрос о собственной половой принадлежности частенько приходил ей в голову еще в детстве. И тогда она так не думала. Вспоминала, как не нравились ей дурацкие платьица с оборочками, в которые наряжали ее родители, как она с ревом стаскивала с головы бант, как противны были ей эти месячные, которые с завидной регулярностью отравляли жизнь. Верка переносила их плохо. Болел живот, и джинсы не наденешь. Приходилось ходить в юбке. И было очень обидно. Хорошо им, косилась она в сторону ребят, ни затычек дурацких, ни болей. Потом выяснились и преимущества. Когда Верка поближе познакомилась с анатомией противоположного пола, она долго не могла уяснить себе, как это можно постоянно таскать между ног такую нелепую штуковину. Наверное, страшно неудобно — болтается, мешает, и как они умудряются бегать? А если по ней стукнуть, даже слегка — воют. Смешнее голого мужика она ничего в жизни не видела. Нет уж, совсем даже неплохо и так. Но только сейчас она в полной мере чувствовала себя хозяйкой положения, царицей природы. Ей дана немалая власть. Она смотрела на Михаила свысока: ну что он может? Да ничего. Ведь это чистая случайность, что она выбрала его в качестве отца. Точнее, и не выбрала, просто на данный момент был под рукой. Она сама, и только сама, захотела иметь ребенка. И она его родит. Все в ее власти. А от мужиков в данном вопросе ничего не зависит. Не нравится — пусть выкатывается. Она ведь тоже от него не зависит. Прокормит и воспитает. Вопрос о роли отца в воспитании ее не волновал. Опыт окружающих доказывал, что эта роль практически ничтожна. И ее вполне можно вычеркнуть. Она вспомнила папу Женю: хороший, добрый человечек, он зарабатывал хоть небольшие, но все-таки деньги для семьи, кормил их. На этом его участие заканчивалось. А Верка заработает сама. Тут она вспомнила об Ирининых баксах. Ну что ж, тоже хорошо. Сначала были они Верке противны, эти деньги. А сейчас пригодятся. Для ребенка. Верка даже приблизительно не могла ответить на вопрос, зачем он ей нужен. Что, плохо ей жилось? Свобода, копейки не считает. В ней безумствовала природа. Хотелось — и все. Хотелось держать его на руках, кормить грудью, сюсюкать, целовать, делать ему «козу». Она догадывалась, что ее ожидают не только эти приятные вещи, но и рев по ночам, и всякие болезни. Но ей было на это наплевать. Кроме того, она знала, что родители ей помогут. В смысле, посидят с ним, если надо. Михаил в ее расчеты не входил вообще.

Но он сам себя вычеркивать не собирался. Сидел на кухне, курил и размышлял. Странно все обернулось. Видно, судьба. Такого фокуса от Верки он никак не ожидал. Кто бы мог подумать? Умудренный своим жизненным опытом, — двух детей вырастил, он с беспокойством думал о том, что Верка сможет вырастить из этого плода их любви, а точнее, страсти. Будет он для нее игрушкой. Как собака, как машина. Игрушки свои она любит, заботится, но этого мало. Что она может ему дать? Материнская любовь — хорошо, но мало. Образование, воспитание, якорь в жизни — вот что ему надо. А у нее у самой ничего этого нет. А он не вечный. Ему уже пятьдесят два года. И не вмешаешься — выгонит, он это чувствовал. Влип, доигрался, доплясался. Придется ей теперь во всем потакать. Самоустраняться он не хотел. Не тот человек, прямо скажем, редкий. Все равно в глубине души Михаил был счастлив. Хоть и не по возрасту, и не ко времени, а хорошо. Зачал опять новую жизнь. Его семя. Двое взрослых детей у Миши были неплохими, удачными. А сколько сил он в них вложил? А матери сколько вложили? А ведь они — не Верке чета. Занимались, водили к репетиторам, в секции, заставляли зубрить уроки. Интеллигентные дамы обе. И дети такие же. И тут он подумал: «И чего я от них ушел?» Обе надоели. Ничего естественного, все по правилам, как положено. От этих бесконечных напрягов и стало его тошнить. Лицемерки. Везде лицемерили — и в жизни, и в постели. Верка — она другая. Натуральная, без экологически вредных примесей, несмотря на свое странное происхождение. Вот мать ее из той же породы. Вся броней покрыта толщиной в палец. Но до чего хороша! Интересно, что между ними тогда произошло? Верка о матери больше ни разу не заговаривала. А он спрашивать боялся.