Красота внутри (СИ)

– Политика, политика, политика… Когда мы учились, ты бесился только когда разговор заходил о ней. А сейчас что? Тот Вальтер, которого я знал, который был моим другом, никогда бы не бросил своего ребенка.

– Если ты не проводишь политику, то кто-то проводит ее над тобой. Не слышал такое выражение? К тому же сложно бросить того, кто сам ушёл, не так ли? – холодно отозвался он только.

– Неудивительно, что твоё проклятие все ещё при тебе. Как поверить, что тебя любят, если сам любить не умеешь, – иронизирую в ответ, устало откинувшись на спинку кресла и прикрыв глаза.

– Любовь не в желании все время быть рядом, а в понимании, когда нужно отпустить любимого человека, – от этой фразы я удивленно открыл глаза, а Вальтер продолжил говорить. – Думаешь где им опаснее: со мной во время революции или у эльфов, где никто не знает о нашей связи?

– Ты сам-то в это веришь? – фыркаю не очень натурально. – Что так лучше? По-моему, ты так только пытаешься избавиться от них, чтобы ничего не мешало твоим грандиозным планам по завоеванию страны.

– Нет ничего эгоистичней желания, чтобы любимые всегда были рядом, ты как самый эгоистичный человек, которого я знаю, об этом знаешь.

Я замолчал, подумав о матери. Она всегда торопила меня с женитьбой, приговаривая, что когда у рода появится наследник, она наконец-то сможет уснуть вечным сном, а то, что осталось от ее души – растворится навсегда. Я не хотел ее отпускать и сейчас не хочу, как мою великаншу и нашу маленькую обжору. Что плохого в желании всегда быть рядом с ними? Учитывая то, что только я могу остановить дочь и спасти жену тут уже не до эгоизма и «так им будет безопасней».

Часть 19. Во власти безумного экспериментатора.

Клара

«Мама» – такое странное слово. Оно всегда вызывало у меня смешанные эмоции. В детстве, как и все детдомовские, я ждала, что она за мной вернется. Сложно поверить, но иногда матери одумываются и возвращаются за своими детьми. Я не видела, но дети в нашем детдоме в это верили. Когда нечем было заняться, мы часто собирались возле окна и фантазировали, рассказывая, какая мама красивая, как вкусно готовит пирожки с повидлом и скоро заберет домой. Я тоже фантазировала, мне нравилось представлять ее идеальной матерью, в длинном сатиновом платье, с аккуратным пучком на затылке и темно-синей тесьмой в волосах, и с красивым, но размытым лицом. Этот образ появился у меня в голове после того как в маленьком городском парке увидела женщину с маленькой девочкой. Они играли, сидя на скамейке, на девочке было прекрасное розовое платье, и рядом с ней сидела дорогая фарфоровая кукла, одетая так же, о которой я могла только мечтать. Тогда я, маленькая девочка с вечно спутанными волосами решила для себя, что та тётя должна быть моей мамой. Подошла к той самой скамейке, собиралась спросить: не хочет ли тётя быть моей мамой, но не смогла сказать и слова. Девочка в прекрасном розовом платье заплакала при виде такого чучела как я, и ее мама поступила правильно – прогнала меня, грязную девочку улицы. Ее можно понять, она защищала своего ребенка. Все те слова, что говорила при этом, маленький ребёнок, каким на тот момент была я, не запомнил. Все, что я запомнила – это картинку идеальной матери и дочки. То, чего у меня тогда не было, но чего очень сильно хотелось. Тогда я решила, что раз уж не могу быть той идеальной дочкой, то буду идеальной матерью. Эта картинка так прочно отложилась у меня в голове, что ее сложно стереть из памяти. После первого и единственного визита дедушки великана, я уже перестала играть в игру с остальными, представляя какая моя мама, просто потому, что поняла – она никогда за мной не вернется. Я повторяла себе это раз за разом, доводя себя до истерики, которую могла остановить только какая-нибудь блестящая штучка. Они успокаивали меня, блестящие яркие мелочи, как позолоченные фантики от дорогих конфет, что принес мне мой дедушка. Самые сладкие и горькие конфеты моего детства, первые и единственные. Честно говоря, даже спустя время, не понимаю, зачем дед приходил ко мне, как смог найти среди тысячи беспризорной малышни? Тогда я думала, что ему сказала мама. Что она знает, где я, и вот-вот передумает, и вернется за мной, но она не вернулась. Я была не идеальной дочерью, а она далеко не идеальной матерью, если ее можно так назвать. Когда меня спрашивали о родителях, та же Пенелопа, отвечала, что я результат пылкой, но короткой любви великана и гномихи. Мне хотелось верить, что, хотя бы зачата я была в любви, раз уж после рождения была ею обделена.

Гном пристально посмотрел на меня, чуть довольно ухмыляясь, а я не удержалась от фырканья.

– Вы познакомите меня с матерью? Серьёзно? – чуть грубовато и снисходительно смотрю на него. – Если уж вам так захотелось поговорить с матушкой, то валите к чёртовой, там, где я вас и видела!

– Как ты разговариваешь, нахалка безродная? – недовольно фыркнул Долгоус, даже хлопнул меня по пятой точке. – У вас там совсем не умеют воспитывать женщин!