Красотка

– А у тебя в телефоне 3G останется, им пока и обойдешься, – ответила я, вставая и тщетно пряча в ладошку зевок. – Все, я спать. Надо набраться сил – утром придется выдержать новую битву с Сашкой. Боюсь, без боя она свой смартфон не отдаст…

– Я заработала еще две тысячи! – горделиво уведомила меня сестра утром, когда мы с ней толкались локтями у зеркала.

Битву за трюмо спровоцировала суровая необходимость: мне нужно было нарисовать себе лицо, а сестрице – спрятать свое под полосой бахромы с бомбошками.

– Гжельский ушел! – сказала Натка.

– Кто такой Гжельский? – не поняла я, в ожидании ответа отводя в сторону руку с помадой. А то нечаянно вздрогну от заставшей врасплох новости – и нарисую себе пламенные уста от уха до уха. – И за что он заплатил тебе две тысячи?

Я бы подумала что-то нехорошее, если бы не знала точно, что последние несколько ночей спальню сестрица делила исключительно со мной.

– Лена… У тебя что с головой? Гжельский – это кукольный сервиз с чердака! А ты подумала, что фамилия? – Натка захихикала, и бахрома, которой она прикрыла личико, затряслась, а бомбошки весело заплясали. Я вспомнила, что бахрома тоже родом с чердака – сестрица бережно отпорола ее с дырявой бархатной скатерти. – Смешная!

– Не вижу ничего смешного. – Я дорисовала губы и поплямкала, распределяя по ним помаду. – Вот у адвокатов Сушкиной фамилии такие, что обхохочешься. Айвай, как тебе?

– Ого! Круто! А может, она дочь или родственница Вайфая? Представляешь: «Вайфай – папа Айвай!»

– Ага и сын их Хайвэй!

– Не! Скорее, это что-то южное, – предположила сестрица. – «Ай-вай, дарагой, захады, адвакатом будэшь!» Кавказский акцент хорошо сочетался с бахромистым подобием паранджи. В ней и в полупрозрачном пеньюаре Натка выглядела как знойная женщина, мечта горского поэта.

– Не знаю, я не в курсе, откуда они родом, – ответила я, поскольку действительно не интересовалась происхождением адвокатов Элеоноры Константиновны.

Может, и зря. Могла бы хоть мысленно посылать их к такой-то матери по относительно конкретному адресу.

Хотя ничегошеньки кавказского в адвокате Ларисе Айвай я не увидела. За исключением, пожалуй, темперамента…

Шумела и суетилась она не меньше, чем ее коллеги, хотя внешность имела самую арийскую: высокая, худая, с прилизанными белыми волосами и очень светлыми глазами – в очках они казались круглыми и красноватыми, как у рыбы. Сизый костюмчик в обтяжку и привычка с открытым ртом дожидаться момента, когда можно будет вставить свои пять пфеннингов, довершали сходство, и про себя я называла адвоката Айвай исключительно Селедкой. А ее коллег – Акелой, Бегемотом и Слизнем.

Наиболее приятное впечатление произвел на меня Максим Трубач – именно его я окрестила Акелой. Этот пожилой лощеный джентльмен если и не являлся по факту вожаком всей стаи, то определенно претендовал на лидерство. Он держался с подчеркнутым достоинством и выглядел так, что даже мне, далекой от бомонда и гламура, стало понятно: в создание своего имиджа адвокат вкладывает большие деньги. У него были роскошная серебряная грива, которая выглядела одновременно и небрежно растрепанной, и тщательно ухоженной, идеальный маникюр, нарочито скромные часы очень солидной швейцарской марки и костюм, в котором я уверенно опознала более богатого родственника моего парижского парадного фрака.

Бегемот звался Егором Вруновым и был сверх меры упитан, самодоволен и толстокож. Кто-то более чувствительный на его месте давно сменил бы или фамилию, или род занятий, но адвокат Врунов явно нравился себе и таким. Он постоянно улыбался – румяные щеки бугрились спелыми яблочками, смотрел умильно и шевелил пухлыми пальцами, как разминающийся маньяк-душитель.

Любую фразу Бегемот начинал с «не могу не…»: не отметить, не сказать, не напомнить, не обратить внимание. В общем, ему явно все «не моглось». А еще он всех без исключения называл «уважаемыми». Но эта манера вести разговор была невероятно заразительна. С первого дня нашего вынужденного общения я боролась с собой, чтобы не сказать Егору Врунову: «Не могу не послать вас куда-нибудь подальше из зала заседаний, уважаемый!»

Слизень откликался на имя Олег и фамилию Хрящев. Он был скользким типом, причем не только в переносном смысле. Его лицо лоснилось от пота, а волосы – от геля, с помощью которого над низким лбом господина Хрящева была создана и зафиксирована крутая волна. Прическа и голливудский оскал напоминали об Элвисе Пресли, только вместо гитары у адвоката была внушительная кожаная папка. Ею он семафорил и хлопал в воздухе и по столу. Ее он крутил в руках, совал под мышку и баюкал, как младенца. Сначала я подумала, что это какой-то нездоровый фетишизм, потом поняла, что завораживающими манипуляциями с папкой скользкий тип Олег Хрящев гипнотизирует и коварно отвлекает публику.