Красотки кабаре

– Тогда я постараюсь устроить ваше свидание!

Эмилия решительно отстранила дочь и, подойдя к двери каюты, принялась громко колотить, подзывая охранника.

– Чего надо? – окликнули ее из коридора.

– Я должна поговорить с вашим начальником! Не знаю, как вы его теперь называете, но когда-то он носил имя Льюиса Сильверстоуна!

Как ни странно, но тем же вечером за Бертой пришла вооруженная пистолетом женщина из числа подручных Сильверстоуна, которой поручили отвести девушку в каюту Мориса. Впрочем, причина сговорчивости англичанина оказалась донельзя проста. После первого же случая самоубийства Сильверстоун начал всерьез опасаться, что не сумеет уследить за теми узниками, ради которых он и пошел на захват «Бретани». Именно этих ценных заложников он должен был доставить живыми – жизнь остальных пассажиров, которым предстояло «пойти на растопку печей лагерных крематориев», его нисколько не интересовала. Самым ценным из всех был Морис Дан – племянник одного из богатейших еврейских банкиров. Предоставив ему возможность увидеться с любимой девушкой, Сильверстоун размышлял так: после первого свидания влюбленным непременно захочется второго, поэтому Морис будет ждать, надеяться и, пока у него сохраняется эта надежда, не станет покушаться на свою жизнь.

Сильверстоун умел разбираться в людях, а потому был уверен в том, что именно любовь хорошенькой двадцатилетней девчонки, а не надежда спасти жизнь благодаря деньгам своего дяди, позволит ему доставить молодого скрипача живым и невредимым.

Разумеется, Эмилии осталось неизвестно, почему англичанин так быстро согласился на это свидание. Впрочем, ей было достаточно радости от сознания того, что это свидание состоится. Бедные, бедные дети! – в каких немыслимых условиях пройдет их первая брачная ночь! Последнее желание приговоренных к смерти влюбленных…

Лежа на койке с полуприкрытыми глазами, Эмилия представляла себе то, что должно было происходить сейчас в каюте Мориса. Они наверняка погасили лампу и теперь раздеваются при лунном свете, проникающем через иллюминатор; раздеваются, путаясь в одежде и стесняясь друг друга, – неумелые, робкие, стыдливые… Ворох одежды свалился на пол, но они, не обращая на это внимания, уже неуверенно тянутся друг к другу… Наверное, у обоих холодные от волнения руки… вот они коснулись обнаженных тел друг друга этими холодными руками, вздрогнули и приглушенно рассмеялись. Затем первые поцелуи, прерывистое дыхание, жадное скольжение юношеских ладоней по упругой и горячей девичьей коже… Наэлектризованные соприкосновения молодых тел, целомудренная страсть, стесняющаяся самой себя, желание дать другому как можно больше наслаждения – и при этом невидимая в темноте краска стыда от робкого цинизма рук и губ, ласкающих самые сокровенные места. Закрытые глаза, вздох ожидания и первые, самые горячие, трепетные и незабываемые ощущения… А потом долгожданное проникновение, взрывные и напряженные изгибы соединившихся тел, стоны и слезы, поцелуи и ласки – и наконец упокоенное и нежное счастье взаимных признаний, перемежаемых искренней и чуть лукавой благодарностью друг другу…

Эмилия и сама не заметила, как заснула. Уже под утро ее разбудил звук знакомых шагов, а потом и осторожный скрип открываемой двери. Эмилия, притворяясь спящей, чуть-чуть приоткрыла веки. Берта была бледна, задумчива и спокойна. Именно спокойствие дочери обрадовало мать больше всего – значит, сегодняшняя ночь прошла замечательно. Не в силах больше сдерживаться, Эмилия радостно вздохнула и открыла глаза.

– Ты не спишь? – негромко спросила Берта. Эмилия приподняла голову и увидела, что дочь рассеянно смотрит куда-то в сторону.

– Доброе утро, малышка. Ну как ты?

Берта начала было расстегивать платье и вдруг замерла, устремив немигающий взгляд в пол.

– Что-нибудь случилось?

– Мама, в следующий раз Морис просил принести ему револьвер.

– Какой револьвер? – Эмилия была так изумлена, что не сразу сообразила.

– Тот, который тебе оставил господин Вондрачек…

– О Господи!

Следующее свидание состоялось лишь тогда, когда на горизонте уже в любой момент могла показаться Европа.

* * *

Морис выстрелил через подушку, а потому звук выстрела прозвучал не громче упавшего стула. Охранник охнул, изумленно схватился за верхнюю часть живота и, выпучив глаза, рухнул на пол. Судорожное движение ног, закатившиеся зрачки, кровавая пена на губах – и он затих.

Дождавшись этого, Морис мгновенно вскочил на ноги и склонился над охранником. Сначала он хотел было взять его автомат, но потом вспомнил, что все равно не умеет с ним обращаться. Осторожно выглянув в коридор и убедившись, что там никого нет, Морис вытер холодный пот со лба и на мгновение замер, прислушиваясь к стуку бешено колотящегося сердца.

В качестве самого ценного узника он пользовался одной привилегией – охранник всегда являлся к нему по первому требованию. Несколько минут назад Морис постучал в дверь и заявил, что плохо себя чувствует. Как только охранник переступил порог каюты, Морис выстрелил, не вставая с койки, и – к своему счастью – не промахнулся.