Кратчайшая история Советского Союза

После него, наконец, у руля встал Леонид Брежнев, флегматичный и мягкий человек, который не был склонен раскачивать лодку, но направил ее в тихие воды, осознав стремление советских граждан приблизить свой образ жизни к американскому и западноевропейскому. Задачу Брежневу облегчил неожиданный подарок: по состоянию на 1980 г. мировые цены на нефть (а в последние десятилетия Советский Союз превратился в крупнейшего ее производителя и экспортера) удвоились по сравнению с серединой 1970-х гг. и достигли исторического максимума.

Хрущев опрометчиво пообещал, что к 1980 г. страна будет жить при коммунизме. Осторожный Брежнев объявил вместо этого, что в стране построен «развитой социализм». Эта утешительная формулировка обобщила ту экономическую и политическую систему, которая фактически сложилась к этому времени в СССР. Но большая часть советских граждан не имели ничего против. Им хотелось больше потребительских товаров лично для себя, а не коллективного пользования богатствами, как предусматривалось коммунистической моделью общества. Это был момент прощания с революцией, когда она окончательно стала историей. Поколение, которое за нее сражалось, ушло из жизни или на покой, и даже та демографическая когорта (включавшая и Брежнева), которая стала ее выгодоприобретателем при Сталине, уже приближалась к пенсионному возрасту. Ценности самого Брежнева к концу жизни были скорее «буржуазными», как сказали бы революционеры, т. е. весьма далекими от того, что исповедовали его предшественники. (В известном анекдоте тех времен мать Брежнева с тревогой спрашивает сына, который гордо демонстрирует ей свою коллекцию дорогих западных автомобилей: «Леня, а что, если большевики вернутся?»)

Дело Ленина побеждает, а враги повержены к его ногам. Карикатура А. Лемещенко и И. Семенова (1980)[1]

Уровень жизни повысился; остро стоявший прежде жилищный вопрос был решен; ни одна национальная или социальная группа не грозила взбунтоваться. Конституция 1977 г., объявившая, что в СССР построено развитое социалистическое общество, утверждала, что «сложилась новая историческая общность людей – советский народ». Конечно, у страны были проблемы: стагнирующая экономика; неповоротливый государственный аппарат, не имевший ни склонности, ни способности к реформам; периодические вспышки недовольства советской опекой в Восточной Европе; сложности с США и продолжением политики «разрядки». Кроме того, в самом Советском Союзе возникло небольшое движение «диссидентов», которое практически не пользовалось поддержкой среди населения, зато имело тесные связи с западными журналистами. После того как 24 декабря 1979 г. советские войска вошли в Афганистан, летние Олимпийские игры, которые парадно открылись в Москве в июле 1980 г., стали мишенью для международной кампании за их бойкот.

За годы холодной войны Запад слепил из Советского Союза тоталитарный жупел, уравняв коммунизм с нацизмом в качестве антитезы западной демократии; одной из несущих конструкций этой теории было представление, будто тоталитарный режим, раз установившись, не способен к изменениям и может быть свергнут только силовым вмешательством извне. Однако эта идея стала казаться менее убедительной после смерти Сталина, когда режим не только не пал, но и продемонстрировал способность к радикальным переменам. К 1980 г. термин «тоталитаризм», оставаясь ярким и эмоционально заряженным для западной публики, потерял свою привлекательность в академических кругах; среди прочих его критиковали американские политологи Стивен Коэн и Джерри Хафф. Даже консерваторы, 60 лет лелеявшие надежду на неминуемый крах советского режима, распрощались с ней, особо того не афишируя.

Роберт Бирнс, выступая на конференции, где собрались ведущие американские советологи, выразил общее мнение, заметив: «Все мы согласны, что равно неправдоподобно как то, что Советский Союз станет демократическим государством, так и то, что он рухнет в обозримом будущем» (курсив мой. – Ш. Ф.). В 1980 г. политолог Северин Бялер опубликовал важный для американской советологии текст, в котором настаивал, что США пора отказаться от бесплодных надежд на смену режима и смириться с тем, что СССР никуда не денется. Руководствуясь схожими соображениями, Библиотека Конгресса в Вашингтоне, до того десятилетиями игнорировавшая существование Советского Союза под давлением эмигрантов и энтузиастов холодной войны, скрепя сердце наконец решилась выделить ему отдельную категорию в своем каталоге. Это был в высшей степени разумный шаг и, как считали практически все исследователи Советского Союза, давно назревший. Однако библиотека могла бы и не утруждаться. Как оказалось, всего спустя десять лет никакого Советского Союза уже не будет и вносить в каталог станет нечего.

Кратчайшая история (1922–1991)