Кратчайшая история Советского Союза

Как только Советского Союза не стало, все тут же начали называть его «империей». В СССР этим термином не пользовались, поскольку с советской точки зрения империи могут быть только у капиталистов, да и на Западе его в основном применяли лишь в контексте «империи зла». Но в начале 1990-х гг. слово «империя» зазвучало отовсюду, и по понятной причине: многонациональное государство, которое внезапно лишилось своих окраин, наверняка должно было быть империей; а как только СССР стали считать таковой, его развал оказалось легко объяснить как процесс избавления колоний (национальных республик) от эксплуатации со стороны империалистического центра (Москвы и русских). Но, несмотря на всю правдоподобность такого взгляда на вещи, истинным он был лишь отчасти.

Во-первых, предположение, будто Москва экономически наживалась на своих «колониях», звучит сомнительно. Жители национальных республик начали так считать только в годы перестройки. В России же ситуацию представляли себе совершенно иначе и считали, что экономическая выгода доставалась прежде всего республикам; западные экономисты, которые обычно избегают этого запутанного и скользкого вопроса, склонны соглашаться скорее с этой версией. Во-вторых, модель «освобождения от колониальной зависимости» предполагает ситуацию, в которой население колоний восстает против своих угнетателей и изгоняет их. Эту модель можно с определенной натяжкой применить к случившемуся в Прибалтике (которую СССР мог себе позволить потерять), но она вряд ли подходит для остальных республик. В большинстве случаев их главы объявляли о независимости не под непреодолимым давлением народных масс, но скорее воспользовавшись великолепной возможностью встать во главе суверенной нации, не прилагая к тому никаких усилий, и эту возможность подарил им развал Советского Союза. Более того, даже в этом они брали пример с России, которая, если следовать имперской модели, видимо, сама себя освободила от собственного же «имперского господства».

Западные комментаторы предсказывали России (и, если повезет, всем остальным новым государствам) демократическое постсоветское будущее – после того, как их экономики неизбежно укрепятся под благотворным влиянием рынка. Но наученные историческим опытом россияне готовились к трудным временам. Результаты опросов общественного мнения 1990-х гг. свидетельствуют, что в лучшем случае пятая часть респондентов считали, будто «демократия» в ее западной форме пойдет России на пользу; к тому же наблюдение за политическими практиками на постсоветском пространстве сформировало общее негативное отношение к самому слову «демократия», а заодно и к словам «свобода» и «выборы». В 1999 г., отвечая на вопрос, какую из тринадцати предложенных характеристик они считают самой важной, жители России поставили демократию на предпоследнее место: ниже нее оказалась только «свобода предпринимательства». Верхние строчки заняли «стабильность» и «социальная защита».

В бурное первое десятилетие правления президента Ельцина повсюду звучало новомодное слово «шок». «Шоковой терапией» окрестили тот подход к приватизации, который, следуя советам западных экономистов, избрал Ельцин, а проводил в жизнь Егор Гайдар (внук известного детского писателя советских времен). Учитывая, что практически все в стране раньше принадлежало государству, приватизация была грандиозным начинанием, не имевшим исторических прецедентов, на которые можно было бы ориентироваться. То, что из этого вышло, россияне назвали «диким капитализмом»: в ходе приватизации каждый, кто мог, старался присвоить любые доступные активы – тем более крупные, чем выше было его положение и лучше связи в прежнем государственном и партийном аппарате, – а затем сохранить присвоенное. Даже либеральные профессора Историко-архивного института под руководством Юрия Афанасьева смогли занять куда более завидный комплекс зданий Высшей партийной школы. По стране расползалось оружие, владеть которым в СССР было запрещено; расплодились охранники в камуфляжной форме, которую они носили распахнутой на груди, чтобы лучше было видно толстую золотую цепь. Каждый старался заручиться протекцией («крышей»), и зачастую трудно было понять, что за люди ее обеспечивают: милиционеры, преступники или некая комбинация тех и других.