Кратер Эршота

Николай Никанорович Любимов родился здесь же, на Севере, в семье ссыльного из Нижнего Новгорода, и с детских лет привык к сумраку тайги, к холоду горных, рек, к комарам и ружью, к волчьему вою и шуму обвалов. Восьми лет он уже был на весенней тяге гусей, в двенадцать ходил с охотниками на рысь и медведя, а в семнадцать начал водить по тайге людей, уходивших от бдительного ока царской полиции. Когда после революции по таёжным куткам рассыпались остатки разбитых колчаковских и семеновских банд, Любимов, с куском красной ленты на ушанке, гонялся за ними вместе с сотнями таких же, как он, партизан. А уже в последние годы, когда в Хамадане создали трест, Любимов был назначен штатным проводником и стал первым другом разведчиков-геологов.

Вскоре все поднялись, и Усков объявил:

— Через сутки двинемся дальше!

В лесном уголке у безымянной речки, вероятно, впервые раздавалось столько шумов человеческой жизни. Разгружали машину, готовили вьючные узлы, подбирали и сортировали грузы, стараясь переложить их поудобнее и поладней в брезентовые мешки для конных укладок.

Солнце поднялось, стало припекать.

— Пора и поесть. Как, друзья? Петя, ну-ка, организуй костёр да походный котелок, — сказал Усков.

Петя бросился в лес. Он живо срубил две первые попавшиеся жерди, очистил их от коры, вбил в песок, положил на них поперечину и побежал за дровами. Выбирать было некогда, хотелось выполнить поручение как можно быстрее. Он свалил тонкую лиственницу, подтащил к своему сооружению, живо изрубил в щепки и сложил в кучу. Свежие дрова приятно пахли смолой. На руках у дровосека налипла живица, и они сразу стали такими грязными, что нечего было и думать отмыть их в воде. Но, кажется, дело сделано! Петя чиркнул спичкой. Кора задымила, затлела и… погасла. Петя поджёг ещё раз, потом ещё. Коробок уже почти пустой, а успех все тот же. Мальчик покраснел и украдкой поглядывал на старших. Все были заняты каждый своим делом, никто не обращал на него внимания. Тогда он подошёл к грузовику и тихонько попросил шофёра:

— Семеныч, дайте немного бензинчику.

— Пожалуй… Смотри, только осторожно. Бензин вспыхнул, и весь костёр охватило весёлым пламенем. Дрова затрещали, закоптили, зашипели и… погасли. Какая досада! У Пети даже уши покраснели.

Николай Никанорович неторопливо подошёл к нему, взял топор и тихо сказал:

— А ну, пошли со мной…

Они углубились в лес. Проводник огляделся. Недалеко белела сухая лесина. Он внимательно осмотрел её. выбрал ровный, без сучков, бок и, не срубая дерева, настругал со ствола длинных, вьющихся стружек. А уж потом срубил все дерево и, разделав его на поленья, сам взялся за тяжёлый комель. Петя ухватил вершину. У чёрного от копоти Петиного «костра» проводник ещё наколол длинных щепок, поставил их шалашиком над пучком стружек, обложил шалашик толстыми чурками стоймя, так, что теперь все дрова стояли наклонно к центру, и поджёг в середине шалашика стружку и кору. Пламя побежало по растопке, по щепкам, вынырнуло вверх, как в трубе, охватило поленья — и ну гудеть между чурочками, будто в хорошей печке! И все это без слов, без объяснений. Петя глядел во все глаза.

— Ясно?

— Ясно!.. Спасибо, Николай Никанорович.

— Приглядывайся. Май кругом, деревья хоть и смолистые, однако ещё сыроваты, не хотят гореть. Вот и палки твои, что на рогачок поставлены, не годятся. Сырые. Сейчас нагреются, погнутся, и чайник бухнется в костёр… Принеси-ка сухих…

Скоро над костром бурлил чайник, а сбоку, на углях, стоял котелок, в котором побулькивали аппетитно пахнувшие мясные консервы. Кава и её новый приятель Туй лежали рядом, жмурясь от удовольствия.

Чаевали тут же, у костра, присев на ящиках. Вокруг, куда только хватал глаз, нежилась под ярким солнцем последних дней мая темно-зелёная тайга. Рядом негромко говорила о чём-то с камушками река, и её неторопливый, приглушённый говорок чутко слушал молчаливый лес, склонивший к воде свои мохнатые уши. Солнце грело все сильнее. В такую погоду от лиственниц и розовых цветов багульника к полудню начинает исходить густой аромат смолы и скипидара. Вдоль реки тянет лёгким ветерком, который разгоняет надоедливых комаров. Как хрусталь чиста и прозрачна, как лёд холодна вода в горном ручье. Такую воду любит хариус, игривая красавица рыбка…

Посмотришь от реки вдаль, и увидишь картины одну красивее другой. Вот темно-зелёный лес взбежал на высокую сопку и вдруг оборвался; седой гранитный утёс выставился из горы и встал поперёк склона обнажённой грудью, преградив дорогу зеленому нашествию. А за провалом высится ещё более крутая стена с причудливыми глыбами, ещё выше гора. Но лес забирается и туда. Каким-то чудом перешагнув через ущелье, он лепится по склонам все выше и выше, сам страдает, хиреет от жизненных неудобств на голых, чуть замшелых камнях, но все же цепляется за дикую землю, старательно покрывает её, словно вид голых камней оскорбляет взор зеленого божества, завоевавшего весь огромный край.