Краткая история Англии и другие произведения 1914 – 1917

Кромвеля не только над английскими роялистами, но и над шотландскими ковенантерами[58]. Это была победа более беспечного варианта протестантизма, в котором нашлось место и аристократии, и свободе, над логическими устремлениями Кирка, где в итоге сделали протестантизм столь же институциональным, как и католицизм. Можно сказать, что тогда пуритане[59] индивидуалисты победили пуритан-социалистов.

Именно это имел в виду Мильтон, когда говорил, что новый пресвитер превзойдет старого священника, что его организация будет действовать, и действовать жестко. Не зря враги пресвитериан называли себя независимыми. Не сможет понять шотландцев тот, кто не понимает, почему они сохранили средневековую симпатию к Франции, к французскому равенству, к французскому произношению. Как бы странно это ни прозвучало, в Шотландии нет ничего более французского, чем пресвитерианство.

Лишь в таком неявном смысле, основанном на противопоставлении, можно сказать, что великие ошибки современной Англии восходят к Лютеру. Верно только то, что и Германия, и Англия остановились на более мягком и менее абстрактном по сравнению с кальвинизмом варианте протестантизма, устраивающем придворных и аристократов – ведь каждая абстрактная идея работает на равенство людей. Лютеранство в Германии быстро превратилось в то, чем оно является сейчас – религию придворных капелланов.

Реформированная церковь Англии превратилась в кое-что получше – профессию для младших сыновей сквайров. Но обе эти параллельные тенденции, слабея и усиливаясь, достигли кульминации именно тогда, когда исчезла средневековая монархия и английские сквайры сделали немного больше для падения короны, чем их германские коллеги. Тут еще надо вспомнить, что в те времена германские княжества были чем-то вроде инкубатора для принцев.

В истории существуют странные процессы, когда вещи постепенно деградируют и доходят до состояния полной противоположности самим себе. Так английское пуританство изначально было наиболее жестким проявлением протестантизма, а под конец – самым мягким из возможных, мягкосердечным и не так уж редко – мягкоголовым. В условиях войны старые пуритане проявляли себя наилучшим образом, но когда пришел мир, то христиане обнаружили новых пуритан неспособными толком встать на ноги. Англичане, ведущие свою родословную от великих вояк 1649 года, ныне парализованы ужасом милитаризма.

И совсем иное произошло в Германии. Из страны, ранее считавшейся поставщиком королей столь ничтожных, что их можно было спутать с манекенами, она стала грозой современности, властитель которой готов слопать любого другого короля и королевство. Но старые германские королевства сохраняли и сумели сберечь те хорошие вещи, которые только и возможны при небольших ресурсах и узких границах – музыку, этикет, мечтательную философию и тому подобное.

Они были достаточно малы, чтобы быть универсальными. Они могли себе позволить быть до некоторой степени разнообразными и многогранными. Они были непредвзятыми, но бессильными. А теперь все это перевернуто с ног на голову: мы обнаружили, что воюем с Германией, сколь мощной, столь и узколобой.

Верно, конечно, что английские сквайры оказались над новым германским принцем, а не под ним.

Они водрузили на него корону, как гаситель на свечу. Их план предусматривал, что новичок, хотя и королевского рода, должен быть в определенном смысле деревенщиной. Ганновер должен был стать владением Англии, а не Англия – владением Ганновера. Но на самом деле тот факт, что английский двор стал германским двором, подготовил почву – к настоящему моменту уже два века политика Англии подсознательно строилась на преуменьшении значения Франции и преувеличении значения Германии.

Этот период можно символически ограничить именами Картерета[60], который был горд говорить на немецком в начале этого периода, и лорда Холдейна[61], который был горд говорить на немецком в его конце. Слово «культура»[62] уже почти начала писаться с буквы к[63]. Но все это тихое и медленно растущее тевтонство взвилось и потребовало решительных действий, когда трубный глас Питта позвал нас спасать протестанта-героя.

Среди монархов того века наиболее достойной звания «мужественный» была женщина. Австрийская императрица Мария Терезия была немкой в самой щедрой комплектации, ограниченной более своими владениями, нежели национальностью, твердой в древней вере, над которой посмеивались даже ее придворные, и храброй как молодая львица. Фридрих ненавидел ее, как ненавидел все германское и все хорошее. Он записал в своих мемуарах, с какой ясностью, граничащей со сверхчеловеческим, почти мистическим коварством, он рассчитывал на ее юность, ее неопытность, отсутствие у нее друзей -такую можно было разорить без малейшей опасности для себя. Он вторгся в Силезию до объявления войны (как если бы он прибежал рассказать, что скоро придет), и этот новый анархический прием вкупе с продажностью практически всех других дворов принес ему в результате краденую Силезию после двух войн за нее.