Краткая история династий Китая

Основатель этой династии обосновался в Нанкине еще до изгнания монголов, после которого город сохранил столичный статус. В 1421 г. третий минский император перенес столицу в Пекин и основал Запретный город. Границы этой империи сопоставимы с территорией династий Хань и Тан, однако не включали Китайского Туркестана — земли, простирающиеся к северу от Тибета, по которой проходил Великий шелковый путь.

Династия ЦИН (1644―1912)

Во время правления последней династии империя достигла наибольших размеров, она включала Внутреннюю Монголию и Китайский Туркестан, впервые в истории — Тибет, Внешнюю Монголию и Тайвань. Маньчжуры основали свою династию, захватив Пекин в 1644 г. Пекин оставался столицей до самого конца существования империи, когда в 1912 г. малолетний император отрекся от престола. Столицей Китайской Республики в период с 1928 г. и до 1946 г. был город Нанкин (южная столица), пока коммунисты не восстановили Пекин (северная столица) в его прежнем столичном статусе.

ВВЕДЕНИЕ

Любопытно, что об искусстве Китая мы знаем намного больше, нежели о его истории, несмотря на то, что китайские предметы обычно описываются с помощью названия той династии, во времена правления которой они были созданы. Цель этой книги — представить в контексте необычные и прекрасные образы китайской культуры, добавляя некоторые реальные детали к «пустым» односложным названиям китайских династий.

Благодаря тому, что путешествие в Китай сейчас проще, чем когда-либо, названия китайских династий стали знакомы уже не только специалистам. Эпоха Тан сейчас вызывает в воображении многих людей образы прекрасных и прочных керамических фигурок лошадей, конюхов или верблюдов, исполненных даже более экзотическим образом, нежели их реальные прототипы. Минская эпоха теперь представляется неотделимой от лучших образцов в изготовлении фарфора, давших приятные образы голубых и белых ваз, за которыми на память приходят три «семейства», появившиеся во времена следующей династии: фарфор в гамме розового, зеленого и желтого цветов. Китайская поэзия тоже стала известной западной публике после того как Артур Уэйли[1] впервые открыл, насколько легко притягивают нас созданные из слов картины воды, лунного света и пьянствующих ученых. Вздымающиеся вершины на картинах китайских пейзажей, несколько взмахов кистью, которые превращаются в бамбуковый ствол, цветок, фигура одинокого рыбака — все это наиболее узнаваемые формы китайского искусства. Далее — глазурь, изделия из бронзы, шелка...

Однако все же для многих из нас эти образы парят в каком-то вакууме. Любой образованный человек, увидев греческую вазу, фрески из Помпеи или Ласко, персидскую миниатюру или изображение Тутанхамона, может связать каждое произведение с более или менее специфическим историческим контекстом, но вряд ли он сможет сделать нечто подобное по отношению к изображению лошади династии Тан. Человека, способного довольно точно назвать время правления Ксеркса или Александра Великого или даже Чингисхана, Акбара или Атаульпы, вопрос о времени правления династии Тан, вероятно, поставит в затруднение. Хотя Китайская империя просуществовала несравненно дольше любой другой, но многие ли неспециалисты смогут назвать хотя бы одного китайского императора? Хан Хубилай, возможно, будет первым, кого вспомнят, однако он даже не был китайцем.

Наша собственная неопределенность знаний о Китае ведет к подозрению, что в этом виноват сам Китай. Ведь разве он не загадочен (именно это слово обычно является основным эпитетом Востока)? Разве нет у него языка письменности, состоящего из десятков тысяч отдельных иероглифов, и языка разговорного, где нужно ухо музыканта для того, чтобы отличить одну тонкую модуляцию звука от другой? Сможем ли мы когда-нибудь овладеть теми ускользающими, но все же периодически повторяющимися маленькими односложными словами, из которых состоят китайские имена? (Не случайно, что имя Кун Фу-цзы, знакомого всем нам персонажа из китайской истории, опознается только в его латинском написании — Конфуций). Как же мы сможем когда-либо понять несомненно устойчивые черты и подавляющую утонченность древней китайской цивилизации, ухватить саму природу общества, в котором ученые наследуют землю, — идея такая же невероятная где бы то ни было, как и наследование земли кроткими.