Краткая история попы

Но возможно, не стоит с таким упорством искать ягодицы у животных, ведь начиная с XI века все дружно называют эту часть их тела крупом (это относится к лошади, пони или ламе), имеющим форму зоба или курдюка (не слишком лестное сравнение)? Столетие спустя слово «круп» приобрело иронический оттенок — так называли людей со слишком «богатой» задницей, а где-то с 1690 года термин стал употребляться в эротическом смысле: «крупом» называли женскую попу — чтобы подчеркнуть ее животное начало. Однако здесь требуется уточнение. «Заметьте, — пишет Марсель Эме в романе «Наезжающей камерой» (1941), — что слово «круп» употребляют лишь применительно к женщинам и животным. Говорят «круп женщины» или «круп кобылы». Получается, что женское тело есть не что иное, как промежуточная стадия между телом мужчины и тушей животного». Остановимся на этой мысли. Когда-то в крестьянской среде здоровье и даже красоту женщины определяли именно по ширине и полноте ее зада: чахлая, тщедушная задница — как и обвислая (скошенная) или ослиная (слишком торчащая) — вызывала у окружающих сострадание. Мужчинам нравились только крупные, тяжелые формы, коротко говоря — они предпочитали женщин «округлых и в теле». Кстати, кюре Клакбю, герой «Зеленой кобылы» (1933), еще одного романа Эме, полагал, что «в этой мясистой части дьявол не скрывается». Добрый священник, конечно, ошибался. Святой Иероним предупреждал, что могущество дьявола именно там и заключено. Впрочем, получив церковное отпущение грехов, можно было предаваться нескромным ласкам, позволять себе шлепочки, похлопывания и отпускать весьма смелые шуточки. В конце концов, одному только Господу Богу ведомы нечистые мысли, которые женские попки внушают мужским умам.

В отсутствие женщин всегда можно поговорить о других попах, поразительно похожих на женские. Сартр в «Дорогах свободы» скрупулезно точно указывает размеры попок всех любовников Даниэля, каждого юнца 18-20 лет, с которым тот сталкивается на жизненном пути; в «Смерти в душе» он описывает круглые, почти женские, плечи, узкие бедра и крупный мускулистый зад некоего юноши по имени Филипп; в «Возрасте зрелости», рассказывая о встреченном на Севастопольском бульваре молодом «жреце любви», замечает, что у того был упитанный зад и толстые щеки — как у хорошенькой крестьянки, — только серые и щетинистые. «Женоподобная плоть, — подумал он. — Колышется, как тесто». Но из неженских задов самый роскошный, безусловно, принадлежит Паламеду де Германту, барону де Шарлю. Это «колыхание чистой материи». Это подлинный артистизм человеческого зада. У Шарлю женские ягодицы — именно это его выдает, хотя с возрастом их вид меняется. В «Содоме и Гоморре» Жюльен, стоя перед мастерской жилетника, отпускает на этот счет несколько нелестных замечаний, но совсем уж чудовищных размеров зад Шарлю достигает после шестидесяти. Окружающие изумляются «грудастости» и «расплывшемуся заду» погрузившегося в порок человека. Именно в этом возрасте господин де Шарлю начинает все больше походить на свою сестру госпожу де Марсант и мнит себя бордельной Сарой Бернар. Подобная метаморфоза филейной части — уникальный пример в истории французской литературы.

Есть на свете одна фантастическая и мало кому известная вещь — зад змеи, хотя его описание встречается в «Энеиде» Вергилия (II, 208), в «Потерянном рае» Мильтона (IX) и «Федре» Расина, где Ипполит сражается с ужасным чудовищем: «сверкая чешуей, свивался в кольца он». Хочу предостеречь моих читателей от распространенного заблуждения: зад не имеет ничего общего с гузкой. Последняя — одна из самых нежных и лакомых в птице, редкий деликатес, отсюда и другое ее шутливое название: «архиерейский кусочек». Гузка, несущая на себе перья хвоста, является оконечностью птичьего тела, его вершиной, заключающей в себе последние, так называемые священные, позвонки; это храм крылатого создания. Пусть вас не сбивает с толку выражение «рот как куриная гузка» — это всего лишь фигура речи. Покончим с путаницей и поговорим о копчике. Копчик — маленькая треугольная косточка в форме клюва кукушки. Это форштевень зада, оконечность скелета, самая микроскопическая его деталь, за которой начинается небытие.