Краткая история смерти

Огромные здания из стали и пластика, стоявшие в центре города, со сверкающими стеклами, которые отражали все просветы между облаками, через пару сотен кварталов сменялись каменными, кирпичными и деревянными домами. Впрочем, это происходило постепенно, и улицы были настолько оживленны, что человек порой шел часами, прежде чем понимал, что архитектура вокруг изменилась сама собой. По обе стороны дороги стояли кинотеатры, спортзалы, магазины стройматериалов, караоке-бары, спортивные площадки с баскетбольными кольцами и лотки с фалафелем. В городе были библиотеки и табачные лавочки, магазины нижнего белья и прачечные. И сотни церквей — точнее сказать, сотни в каждом районе, пагоды, мечети, часовни и синагоги. Они стояли, втиснувшись между овощными рынками и видеосалонами, устремляя высоко в небо кресты, купола и минареты. Некоторые из мертвых, сказать по правде, отказались от прежних религиозных убеждений, возмутившись оттого, что посмертие, так называемое «великое инобытие», вовсе не походило на то, что обещали им в обмен на ревностное поклонение. Но на каждого человека, утратившего веру, находился какой-нибудь незыблемо верующий — или уверовавший после смерти. Причина была простая: никто не знал, что случится с ним, когда срок пребывания в городе подойдет к концу; если ты умер и не встретился с Богом, — это еще не причина полагать, что встреча так и не произойдет.

Такова была философия Хозе Тамайо, который раз в неделю добровольно исполнял обязанности сторожа в церкви Святого сердца. Каждое воскресенье он стоял у западной двери, пока не заканчивалась последняя месса и толпа не выходила в город, после чего подметал пол, протирал скамьи и алтарь и пылесосил подушки, на которых преклоняли колени причастники. Закончив, он осторожно спускался по семнадцати ступенькам (на лестнице обычно стоял слепой, рассказывая о своем переходе через пустыню) и шел домой, через улицу. Некогда, во время футбольного матча, Хозе повредил колено и с тех пор чувствовал боль чуть выше сустава всякий раз, когда вытягивал ногу. Даже после смерти травма не прошла, и он не любил ходить слишком далеко. Именно поэтому Хозе предпочел помогать в церкви Святого сердца: она была самой ближней к дому. На самом деле он вырос в методистской семье и принадлежал к единственной некатолической конгрегации Хуан-Тулы. Он часто вспоминал, как вместе с приятелями по воскресной школе украл шесть банок газировки из церковной кладовой. Мальчишки услышали шаги учителя и закрыли дверь; тонкий лучик света пробивался сквозь щель, озаряя ручку тележки, нагруженной складными стульями. Их было штук сорок или пятьдесят, длинная, тесно переплетенная конструкция. Хозе помнил, как смотрел на тележку и прислушивался к шагам учителя, а на языке и нёбе у него играли, шипели и лопались пузырьки минералки.

Мертвые часто удивлялись подобным воспоминаниям. Порой люди жили неделями и месяцами, не думая о доме и улице, где они выросли, об удачах и постыдных провалах, о работе, о привычном распорядке вещей, об увлечениях, медленно поглощавших жизнь… а потом какой-нибудь маленький, совершенно неуместный эпизод по сто раз на дню будоражил их мысли подобно рыбе, которая бьет хвостом по поверхности озера.

Старуха, которая клянчила четвертаки в метро, вспомнила, как однажды ела крабовые пироги и хрен на причале в Чесапикском заливе. Мужчина, который зажигал газовые фонари возле театра, вспомнил, как некогда в супермаркете вытащил банку консервированных бобов с самого низа пирамиды и ощутил до смешного странную гордость, когда остальные жестянки не свалились. Андреас Андреопулос, в течение сорока лет писавший коды к компьютерным играм, когда-то подпрыгивал, чтобы сорвать с дерева листок, и открывал модные журналы, чтобы понюхать вклейки с духами, и писал свое имя на запотевшей стенке бокала с пивом. Бесформенные, тайные воспоминания переполняли его. Они казались весомее, чем следовало ожидать, как будто именно в них крылась подлинная суть жизни Андреаса. Иногда он подумывал написать автобиографию, сплошь составленную из этих крошечных фрагментов, которые вытеснили воспоминания о работе и семье, и оставить за кадром все остальное. Он писал бы от руки, на листах линованной бумаги. Больше Андреас не собирался садиться за компьютер.

Кое-где в городе собирались такие толпы, что нельзя было двинуться, не прижавшись к чужому животу, плечу и бедру. По мере того как росло число умерших, количество подобных мест увеличивалось. В городе вполне хватало свободного пространства для всех обитателей, но когда людям хотелось собраться вместе, они предпочитали определенные места — и чем населеннее становился город, тем многолюднее становились эти точки. Любители уединения научились их избегать. Если они хотели побывать на площади у монумента или полюбоваться фонтанами, приходилось ждать, когда население уменьшится, — так всегда случалось во время войны, чумы или голода.