Краткая книга прощаний

Что думала? Один Бог знает. Вероятней всего, что ничего. Только образы, огромное небо образов барахталось перед глазами, тревожа и смущая душу. О том, что уже через несколько часов в доме будет мужчина? Нет. Об этом она почему-то позабыла. Перед глазами стояли дома города, отец, непонятно чему улыбающийся, мутное зеркало дальнего пруда, Магда. Светильник горел ровно, иногда вспыхивал зеленоватым пламенем, вновь уходил в желтое. Всплыло в памяти, что-де с работы отец рассчитался, трудовую забрал, но куда подевался дальше, то неведомо. А может, и не то. Возможно, она как раз говорила сестре о том, как много рыбы принесла нынче. Можно теперь и насолить, да и на уху останется. Но уже через минуту и не это ей снилось, а уже что-то другое, опять другое, другое.

Зобин приехал в пять ноль пять. Спрыгнул на насыпь и, прочистив горло, помахал руками, заознобившись на резком, хлестком ветру. Закурил и не спеша спустился к постройкам вниз. Обошел хлев и сарай. Присев на чурку у крыльца, докурил. Встал, глянул в небо и коротко, сильно два раза ударил в дверь.

Паша отворила и с порога зачем-то хриплым шепотом сообщила, что Магда больна, указав для пояснения пальцем в сторону кровати, на которой, уставившись в темень потолка, лежала сестра. Зобин разделся. Паша ушла кормить скотину. Где-то у сараев загремели ведра. Подошел к кровати. Поздоровался. Услышал в ответ трудный хрип Магды. Потрогал лоб. Вышел во двор и сказал Паше, что, мол, неплохо бы баньку истопить. Переоделся и принялся за дрова.

К вечеру, собирая ужин, Паша казалась еще более растерянной и неуклюжей. Недоуменно и вместе с тем жадно и коротко вскидывала она глаза то на Зобина, вдыхая его манящий сильный запах, то на чистое, пропаренное лицо сестры, с закрытыми глазами лежавшей в углу на кровати. От картошки шел пар. Ломти сала еще потрескивали на стоящей с краю сковороде. Слабый свет придавал невероятное, хотя и мрачное очарование бликам, лежащим на помидорах, огурчиках, только что вытянутых из бутыли, грибкам, пересыпанным луком, политым маслом и уксусом, пузатой бутыли красно-коричневого ярого и холодного с подвала многоградусного питья.

Магда, часто уходившая в обморок, и та, приподняв голову, блеснула крупными белыми зубами, будто улыбнулась, глядя на стол. Паша насыпала ей картошки, обложив грибами с луком, сверху положив один красивейший аккуратный огурец. Поднесла. Та попыталась сесть. Не смогла. И, отвернув голову, прохрипела-пробулькала что-то. Не буду, де, водки дай. Всплеснув руками, Паша побежала к столу и, налив до краев рюмку синего стекла, бережно направилась к Магде, глядя то в рюмку, то в глаза, спокойные и серьезные. Придерживая рукой, помогла сесть, поправила подушки. Магда выпила до дна и, пока пила, видимо, устала, закашлялась, засвистела бронхами, на висках и под глазами выступила синь. Паша приняла рюмку. Дождалась, пока успокоится кашель, и протянула огурец. Магда откусила кусочек, но жевать не стала и чуть косо, мимо подушек легла на бок лицом к Пашиной кровати. Закрыла глаза. По чуть двигающейся челюсти было понятно, что она сосет откушенный кусочек огурца. Из уголка рта что-то потекло, и Паша это быстро вытерла полотенцем. Еще помешкала у кровати. Постояла, глядя то в лицо сестре, то в маленькое окно, и подошла к столу.

Зобин с безучастным видом налил себе и Паше. Чокнулся. Выпил и, прожевывая кусок сала, ловя хлебом капающий жир, сказал, что Магду надо в пять ноль пять везти в город в больницу. Налили еще. Магда, похоже, заснула. Светильник поставили на стол. Выпили еще и еще. Запах мужчины въедался в мозг, и руки у Паши начали дрожать. Захмелевший Зобин рассказывал что-то непонятное из своей городской жизни. Пододвинулся ближе и ласковой сильной рукой начал оглаживать Паше ноги и спину. Выпили еще. Зобин вышел на двор покурить. Застонала Магда, и Паша, вся гудящая, составленная из миллиарда горящих частиц, обратилась к ней.

— Ложитесь, — тихо, но очень ясно сказала Магда, вдруг снова захрипела, захлебываясь чем-то скользким и горячим.

Хлопнув дверью, явился Зобин. Магда закрыла глаза. Паша повернулась и встретила его взгляд. Пошла к столу и задула светильник.

В наступившей тьме Магде стало необыкновенно хорошо. В ушах ее заиграла музыка, латунные шарики на кровати зазвенели необычайно.

Умерла совершенно неслышно. Уже к обеду был сколочен крепкий просторный гроб. Хоронили во вторник, утром. Был слышен сильный, к тому времени, дух. Хрустел небольшой морозец. Кроме Зобина и Гоши, было несколько человек со станции Тихонов. Паша была спокойна. Вообще никто не плакал. Одна, единственная, кроме Паши, женщина, сама недавно схоронившая сына, была только серьезной — и все. Только серьезной. Поминая, съели и выпили не очень много. Вечером пошел снег, и все приехавшие уехали на дрезине.

Паша, не пошедшая их провожать, ничком в бурках лежала на кровати и тихо думала о том, что вот, кто-то останется или нет, все уедут? Все уедут. Кто-то останется.

Последние дни