Краткий миг покоя

Ну а вторая шкура — что о ней сказать? Вот кто этот человек по жизни есть, такая и она. Тот самый «принципиальный» телевизионный персонаж на поверку может оказаться двоедушным скользким выродком.

Филимонов, оказавшийся около полудня в районе Ярославского вокзала, на первый взгляд производил впечатление человека, не слишком отличающегося от своего телевизионного образа. Ну то есть практически невозмутимый субъект, который способен ровным голосом комментировать любой сюжет — от репортажа с заседания хозяйственного суда до истории об убитой и расчлененной девочке пяти лет. Только одно бросалось в глаза как отличие от образа — несколько другие интонации. То есть они носили отчетливый отпечаток профессиональных, но не несли в себе нарочитости, от которой тоже коробит любого мало-мальски внимательного и думающего телезрителя. Но это был только отпечаток, а в остальном Филимонов говорил нормально.

— Зовите меня просто Василием, — сказал ведущий после приветственного рукопожатия.

— Ну, меня вы Борисом уже зовете. Тогда, может, еще и на «ты» перейдем?

— Запросто! — ответил ведущий.

— Слушай, Василий, а съемка у нас во сколько?

— Как это «во сколько»? Передача выходит в девятнадцать десять? Вот и снимать будем так. У нас же сегодня прямой эфир.

— А чего я так рано приехал? Мог бы на электричке попозже!

— Нормально. Ты у нас самый загадочный гость программы, — ответил Филимонов, лавируя в автомобильном потоке, — И хотя бы кому-то надо знать, что ты из себя представляешь. Лучше всего, чтобы это знал я, раз уж мне досталась нелегкая доля ведущего.

— Тоже правильно. И как, если не секрет, ты собираешься это знание добывать?

Филимонов улыбнулся.

— Не секрет, конечно. Добывать я ничего не намерен. Просто пообщаемся, я посмотрю на тебя. Хотя кое-что придется и узнать, но это буду делать не я, а секретарша. Ты для нее заполнишь мини-анкету. Это надо будет, чтобы тебя в начале передачи представить.

— Ага… Ой, подожди. Я жене позвоню, скажу, чтоб она сегодня смотрела передачу. Очень она просила сказать, когда меня покажут.

— Правильно делает, — кивнул Филимонов. — А ты знаешь, что если у участника передачи кто-то сидит перед экраном, то у него уверенности больше? Ну, получается такой психологический эффект, что вот эта страшная телекамера, которая выглядит как окно неизвестно куда, вроде уже и не чужая. Вот там, в этом круглом окошке, прячется твой родной человек. И ты говоришь как бы перед ним. И все, напряжения заметно спадает.

— Учту, — кивнул Борис.

Он позвонил Татьяне, сказал, чтобы она включила телевизор в семь часов вечера. Жена пообещала не только смотреть сама, но еще и детям показать папу в коробке. Борис расхохотался.

Филимонов подождал, пока Борис договорит. И спросил:

— Слушай, я вот все пытаюсь представить: каково это — убить другого человека. Разговаривал со многими людьми, они все что-то говорили, но все равно непонятно. Что ты можешь сказать на этот счет?

— А что тут скажешь? — дернул плечами Борис после короткой паузы. — Я вот убивал в своей жизни немало. Начиная еще с Афганистана. Там же война была, а не прогулка. И стреляли в тебя по-настоящему. Приходилось стрелять в ответ, стараясь, чтобы это получилось лучше. Вот когда перестрелка — не страшно убить. Ты же фактически противника и не видишь толком. Торчит, к примеру, голова. Ты прицелился — хлоп! Все, голова пропала. И ты знаешь, что враг убит. При этом не видишь, как это выглядит и что там происходит. Или он просто лежит и не шевелится, или агонизирует, корчится… К такому убийству привыкаешь быстро. А вот когда ты в другой ситуации, когда приходится с кем-то схлестнуться лицом к лицу… Хотя, ты знаешь, и здесь работает другой закон. Задумываешься не столько о том, что сейчас ты будешь убивать, сколько о том, чтобы тебя не убили. Остаться в живых — вот самое важное. И следишь именно за этим. Все, что делается, — делается исключительно с целью не дать себя прикончить. Ну и потом, например, ты ему нож воткнул в сердце, он упал. Вот тут можно и подумать, что ты только что сделал. Но оно уже сделано, ничего не поправить… Короче, никаких особых мыслей нет.

Филимонов ненадолго задумался. На горизонте тонким шприцем с острой иглой возвышалась Останкинская башня…

— А вот как тогда получается, что многие люди после убийства ломаются? Становятся или дергаными психами, или просто сходят с ума, потому что это неправильно — убивать себе подобных.

— Так получается потому, что слишком сильно переживаешь. Это нормально, это не патология. Но согласись, очень сложно, пережив тяжелый стресс, возвратиться к нему снова по доброй воле и не измениться в чем-то. Я тоже над первым моджахедом, заваленным в рукопашной, только что слезы не лил.

— А как это было? — тихо спросил Филимонов.

Борис глубоко вздохнул, задумался: а стоит ли рассказывать? Потом решил: почему бы и нет?