Кража

– Майкл! – позвала она. Оторвалась от меня и заплакала, Годье-Бжешка, Уиндэм Льюис, [73]надломленная красота, разбежавшаяся трещинами и морщинами глубокий провал, глаза как зверьки, господи помилуй я отбросил ломик и обнял ее, такая страшно маленькая на моей груди, зажал ее голову ладонями. Я бы увернул ее в одеяло, подоткнул уголок.

– Не уезжай, – попросила она.

– Мой брат.

Она обратила ко мне взгляд огромных влажных глаз.

– Я вызову его сюда, – вдруг предложила она. – Нет, нет, – заспешила она, услышав мой издевательский хохот. – Нет, правда. – Сложив ладони, она изобразила нечто на буддистский лад. – Это можно устроить, – продолжала Марлена. – Он приедет вместе с Оливье.

О нет, подумал я, о нет!

– Оливье едет сюда?

– Конечно. А ты что же думал?

– Ты ничего не говорила.

– Но ведь моральное право принадлежит ему. Моей подписи недостаточно.

– Он едет сюда? В Нью-Йорк?

– А как же иначе? Что ты предлагаешь?

– Я думал, у нас с тобой романтическое путешествие.

– Так и есть, – заверила она, – так и есть.

И ради этого я предал мать и брата? Чтобы чертов Оливье мог полюбоваться, какие рога ему наставили?

– Не шути со мной, Марлена. – Я сын Черного Черепа, и много чего еще наговорил. И хорошенько пнул проклятый ломик, так что он к стенке отлетел. – Что это такое? – ревел я. – Что это за хуйня?

– Не знаю.

– Ври больше – не знаешь!

– По-моему, это ломик.

– Ты так думаешь?

– Да.

– И ты таскаешь это в сумочке?

– До Пенсильванского вокзала он лежал у меня в чемодане.

– Зачем?

Она пожала плечами.

– Будь я мужчиной, ты бы не спрашивал.

И тогда я хлопнул дверью. Нашел на Принс-стрит местечко под названием «У Фанелли», где мне любезно разрешили купить стаканчик виски за тысячу иен.

36

В воскресенье в Бахус-Блате…

Однажды в воскресенье в Блате появился епископ, вышел из ризницы, ковыляя, как краб, он приехал из Сиднея в то утро, а прежде его пытали китайские коммунисты. Спину разодрали плеткой, плоть у него была изборожденной и грубой, как Мориссонова дорога после дождя – вся в глубоких рытвинах от колес. После первого псалма он рассказал, почему не надо голосовать за австралийскую лейбористскую партию, а потом снял с себя облачение перед всеми ПРИХОЖАНАМИ, и матушка вздохнула, боже помилуй нас, но отец вместо подобающего отклика пожелал узнать, в котором часу епископ завтракал в Сиднее.

Что за вопрос?

Долго ли он летел к нам из Сиднея?

– Один час, – ответил епископ.

Мама пинала отца ногой, но Череп никогда не шел на поводу у других ПРИХОЖАН и уж тем более не собирался менять свое поведение из-за какого-то башмачка четвертого размера. Наш папаша был известным в Блате ТИПОМ. Перелет из Сиднея казался ему чудом, и он хотел, чтобы епископ все разъяснил – гладко проходит перелет или бултыхает?

– Гладко, – ответил ему епископ.

Господь ведает, что бы сказал мой папаша, если б поднялся из могилы и увидел меня узником в кладовой принадлежавшей Жан-Полю больницы. Задал бы мне ТРЕПКУ за то, что я повредил ЧАСТНУЮ СОБСТВЕННОСТЬ. Справедливо, но совершив свой суд, он бы выяснил, наконец, что Мясник удрал аж в Нью-Йорк и снова бросил меня.

Это бы его здорово зацепило.

– Сколько же времени понадобится, чтобы попасть туда? – спросил бы он.

– Тринадцать часов.

– Благие небеса!

Мой отец – ТОТ ЕЩЕ ТИП. Все его помнят. Для чего Ты Меня оставил?

Послушать Мясника, так все полицейские – маленькие Гитлеры, но когда я сидел в больнице в долгах, они и не думали цепляться ко мне. Пока я оставался в кладовой, все было тип-топ. Они приносили мне всякую всячину, что найдут во время патрулирования, даже мишку, рекламировавшего ларек с пончиками.

Мой отец – жесткий человек, живший в пору див и чудес. Как-то раз я набрел на него ночью, когда он созерцал чудеса ЗАМОРОЗКИ. До заморозки он гонял в Мэдингли к мельбурнскому поезду и обратно, чтобы набить ледник. Потом появился холодильник, казалось бы, ЭВРИКА, но ОБЫЧНАЯ ПУБЛИКА не желала покупать замороженное мясо и требовала только висевшее на витрине, вот ГЛУПЦЫ, говорил отец. Он-то всегда был на стороне прогресса, и пусть центральную улицу расширяют, даже если для этого придется вырубить деревья. Мой отец – РЕАЛИСТ, это опять же все знали. Листья только засоряют канавы, не раз говаривал он в открытом баре отеля «Рояль».

Я сидел на стуле перед магазином. То есть – много лет назад, Боже благослови, когда Череп был еще с нами. Два парня из Мельбурна заехали к нам в «холдене» тогда это была новая МАРКА, до той поры мы и не слыхали о ней. На одном парне был костюм в полосочку на другом клетчатые шорты, посмотришь на него – обхохочешься. Который в костюме и говорит: можно снять с вас фото?

Не будучи уверен в своих ПРАВАХ, я позвал Черепа и по его лицу сразу понял, что он тоже считает их за пару ИЗВРАЩЕНЦЕВ, но согласен позировать со мной вместе, отец и сын. У извращенцев был с собой «ПОЛЯРОИД», так он тогда назывался. Они сделали фото мы встали кружком, и я видел, как я постепенно выныриваю на поверхность снимка, словно утопленник, которого течением прибило к плотине.

– Смотри-ка, – проворчал папаша. – Так и думал, что эта штука никуда не годится.