Кража

Наблюдал и Солдатов. Ему было важно знать, почему так резко изменился Шахов. Без этого допрос не достигнет цели. Еще вчера он понял, что Шахов не тот человек, которого можно запутать безобидными на первый взгляд вопросами, незаметными ловушками. Ему от Шахова нужно было не только признание, но и искреннее переживание, которое обычно и кладет начало настоящему, я не мнимому раскаянию. Это нужно было и для того, чтобы поточнее разобраться в Мартынове.

Работа научила Солдатова хорошо понимать людей.

Научила здесь, в этом небольшом кабинете, где ушедшие в себя неразговорчивые грабители, шумные и верткие карманники, остроумные мошенники, неприличные в своей откровенности девицы, заискивающие скупщики краденого изворачивались, лгали, признавались… И вчерашнее искреннее, ненаигранное поведение Шахова настроило его на откровенный разговор.

— Утешать вас не стану. Доказательства у нас есть. И вещественные и свидетельские. Оснований для ареста достаточно. Рассказывайте, Шахов, правду! Решайтесь. Вы же серьезный человек.

— Всю жизнь мечтал. Не считайте меня дураком! Зачем же в таком положении мне сознаваться? Я еще выкручусь, вот посмотрите.

— Для того чтобы поставить над прошлым точку, — сказал Солдатов.

— Это как же понимать? — сверкнул глазами Шахов.

— Сейчас поймете. Вам уже под сорок! Я хочу, чтобы это была ваша последняя судимость. Лично мне не нужно ваше признание из-за страха. Лично я обойдусь без него. Вы вчера говорили о страхе?

— Не понял, — Шахов нервно зевнул, прикрыв рот ладонью, — какое отношение это имеет ко мне?

— Скажите откровенно, когда на грабеж шли, то знали, чем это грозит?

— Знал.

— Вот видите, и страх не сдержал! Выходит, дело не в страхе.

— А в чем же?

— Совесть у вас глухая. Живете как в спячке… и зло творите.

— Это все слова. Выразительно говорите. Послушаешь… — с неприятным смешком процедил Шахов.

— А, пожалуй, вы правы. Действительно слова. Шахов молчал, не понимая, куда клонит Солдатов.

В жизни он не раз сидел во время допросов по эту роковую для него сторону стола и уже давно стал рассматривать эту сторону как западню, которая вот-вот захлопнется.

— Да, — повторил Солдатов, — слова вам действительно уже осточертели. Словам вы не верите, а верите, наверное, в судьбу.

— В судьбу верю, — согласился Шахов.

— Судьба играет человеком, так, что ли? — улыбнулся Солдатов.

— Играет, — согласился Шахов.

— И с вами она играла всю жизнь?

Шахов молчал. Солдатов понял, что больно задел этим вопросом его самолюбие. Странная все-таки психология у воров. С одной стороны, им нравится ссылаться на судьбу, которая играет человеком, с другой стороны, не хочется расписываться в собственной беспомощности, не хочется подтверждать: да, я пешка, которую как угодно передвигает чужая рука.

И, будто бы угадав его мысли, Шахов усмехнулся:

— Что я, пешка, ноль? Иногда судьба играла мною, а иногда я ею играл.

— А когда вы ею играли? Когда воровали, грабили?

— А хотя бы и тогда, — вдруг выпалил Шахов. — Ведь поиграл же…

— А когда она вами играла? — наступал Солдатов. Шахов не ответил, ощутив себя в неожиданной ловушке.

— Вы умеете рассуждать логически, — твердо продолжал Солдатов, — вот и подумайте, когда судьба играла вами? Когда вы были честны, когда жили по-человечески, тогда, что ли?

— А я никогда не был честен, — по-прежнему с вызовом возразил Шахов. — Я никогда не жил по-человечески, как люди, которых вы уважаете.

— Неправда, Шахов. В жизни человек не былинка, которую ветер гнет. Вы тоже были честны и поступали по-человечески.

— Когда же это? — деланно рассмеялся Шахов.

— Да хотя бы несколько лет назад, когда вышли из колонии. Тогда вы увлеклись женщиной, имя которой сейчас называть не будем, когда начали работать на фабрике и однажды вечером вас повстречали двое мужчин. И опять имен называть не будем, вы и так знаете их хорошо. Помните? О чем они с вами говорили, помните?

— Откуда вам это известно? — глухо спросил Шахов.

— Если бы мне о вас ничего не было известно, — добродушно усмехнулся Солдатов, — я бы не рискнул вступать с вами в этот спор. Думаете, я верю в вашу слабость? Нет, я верю в вашу силу. Вы твердый орешек.

— Не расколете, товарищ начальник, — мрачно сострил Шахов, обыгрывая двойной смысл слова «расколоть».

— А я не хочу вас раскалывать. Я хочу, чтобы вы еще тверже стали, — неожиданно ответил Солдатов, — чтобы вы стали опять таким же твердым, каким были в тот вечер. Когда тех двоих арестовали за попытку ограбить инкассатора, они нам рассказали о вас. Меня поразило тогда не то, что вы не соблазнились деньгами, а то, что не побоялись угроз.

— А вы считаете, что Шахов трус, вот и удивились!

— Я тогда не удивился. Я сейчас удивляюсь…

— Чему? — поинтересовался Шахов.

— Тому, что в вас вроде бы два человека живет. Один, трусливый, сейчас сидит передо мной. Второй, смелый, стоял тогда перед ними. Один, жадный, польстился на сумочку. Второй — почти бессребреник. Не соблазнился деньгами инкассатора. Один злой, умеющий жалеть человека. Второй вроде бы и незлой…

— А вот сейчас вы, начальник, ошибаетесь. Я никогда не был незлым.