Хью распростерся на полу нашего автомобиля. Полицейский припарковался рядом и, как я заметил, запер дверцу. И тут мой малыш, мой здоровый, крепкий восьмилетний сынишка выскочил из дома Жан-Поля. С ужасным криком, подобным карканью вороны или реву осла, он бросился на меня, маленький злобный паршивец, неистовый, с острыми локтями, коленками, прекрасный. Обвил руками мою шею, и тут я разглядел его лицо — он рыдал, — а посреди всего этого Жан-Поль, подлый лицемер, совал мне две тысячи, и коп уже направлялся ко мне с решимостью на харе, и тогда Хью, благослови его боже, выскочил из машины, помчался, пригнувшись к земле, бесшумный и проворный, как вомбат в ночи. Коп был немолод и не слишком храбр с виду, он громко завопил, когда Хью налетел на него сбоку, и оба они покатились по земле к дороге.
— Я дам тебе пять, — сказал Жан-Поль, — и оплачу адвоката.
От моего сына пахло хлором и кетчупом. Высокий и широкоплечий, грудь колесом, тяжеленькие ручки и ножки крепко обхватили мою голову. Я поцеловал его в плечо, уронил себе на лоб прядь легких, шелковистых волос.
— Не уходи, папа, — просил он.
— Ты дашь мне десятку, — сказал я Жан-Полю. — Наличными. И угомонишь копа. Только так — или забудь.
Жан-Поль скрылся в доме. Я заглянул в серьезные карие глаза сына и утер слезу с веснушчатой, как у всех Мясников, щеки.
— Я не виноват, — сказал я. — Ты же знаешь. — Господи, почему, почему наши дети должны нести это бремя?
Жан-Поль вынырнул со знакомым мне конвертом в руках. Не впервые он приоткрывал свою тайну: пачки сотенных, приклеенные снизу к кухонным ящикам.
— Сосчитай, — предложил он.
— Иди на хуй.
Он приволок также стакан виски, и я еще подумал: вот дурачок, неужели думает подкупить полисмена всего лишь стаканчиком. До такой степени я был убежден в его наивности, что хотя вся сцена разыгралась на моих глазах, я не сразу понял ее значение. Жан-Поль приказал Хью встать и отойти, а когда полисмен приподнялся с земли, выплеснул на него скотч.
— Вы пьяны! — заявил он. — Да как вы посмели?
Еще что-то происходило, не знаю, что отвечал полисмен, потом бедолага умывался под садовым краном, а я пока что учил сына, как правильно сворачивать холст. А что мне оставалось делать? На велике с ним покататься? Мы опустились на колени посреди лужайки, друг подле друга, вопреки судебным постановлением, и намотали главный труд моей жизни на картонный цилиндр.
И так, воспользовавшись минутой, когда я был ранен и истекал кровью, Жан-Поль Милан за десять тысяч долларов приобрел «Если увидишь, как человек умирает». Мне поблагодарить того, кто меня ограбил?
Хотя Мясник никогда в этом не признается, наш
Заселение в дом Жан-Поля на Бэтхерст-стрит он начал с того, что изуродовал парадную дверь молотком и дрелью, присобачив снаружи подвесной замок и засов из гальванизированной стали внутри, и вся эта БЕССМЫСЛЕННАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ имела целью преградить доступ законному владельцу, который-де украдет ШЕДЕВРЫ, НАПИСАННЫЕ ПОСЛЕ ЗАСЕЛЕНИЯ. Сначала в этом здании помещалась БАЛЕТНАЯ ШКОЛА АРТУРА МЮРРЕЯ, а потому тут имелось достаточно ламп и зеркала ОБЩЕЙ ПЛОЩАДЬЮ ПЯТНАДЦАТЬ СОТЕН КВАДРАТНЫХ ФУТОВ от пола до потолка, идеальное место, чтобы заниматься искусством, вот только моему брату расхотелось писать. Дурак я был, что надеялся. Нет, ему понадобилось вернуть картину, конфискованную детективом Амберстритом, потому что его ПОМРАЧЕННОМУ УМУ представлялось, будто огромное полотно висит теперь на стене главного управления полиции Нового Южного Уэльса. Вообразите себе. Весь ОТДЕЛ НРАВОВ с большими жирными ТОРЧКАМИ собирается ДЛЯ СЕАНСУ.
В первую ночь он скрипел зубами и случайно заехал мне пяткой по яйцам, помилуй-Господи, он метался во все стороны, только поспевал отдавать приказы. Днем и ночью мой брат вопил о своем месте в истории и о том, как это место у него отняли. Чего он достиг, бросив родной домой.