Кража

Нас разбудил Заторможенный Скелет. Словно металлические листы обрушились на постель, трепеща, грохоча. Некогда разыскивать носки и трусы, мы все втроем помчались в «Клуб Спорщиков» и застали так называемого Жуйвенса за делом, которое правильней всего было бы назвать доносительством.

Он поспешил указать детективам «вдову», и в результате Марлену торжественно провели на место преступления, а со мной копы обошлись очень грубо, когда я возомнил, что вправе сопровождать ее, Марлене же пришлось выступить в роли «опознавателя» и присягнуть, что «останки» были некогда Оливье Лейбовицем.

Я дожидался на ступеньках особняка, ближе к Оливье меня не подпустили. Мы с Хью, бок о бок, глухие и немые. Вышла Марлена, раскрыла рот, собираясь что-то сказать, и заблевала всю лестницу.

Хью потащился за копами в библиотеку «Спорщиков», Марлену рвало на обочине, а мне разрешили издали сопровождать Хью. Из-под высокой арки я следил, как записывают на магнитофон его показания. Хью усадили под омерзительным постером: Джон Уилкс Бут[101] в «Гамлете». Слов я разобрать не мог, но мне показалось, что он сознается в убийстве, и я поверил в это, сразу же. Когда ему на запястья надевали мышеловки, брат оглянулся на меня, уже без слез, маленькие глазки до ужаса темные, застывшие.

Они с трудом подняли его на ноги, развернули и оставили стоять лицом в угол.

Но тут что-то произошло, одному богу ведомо, что, — по лестнице спускались, поднимались, — а потом самый молодой коп, паренек с короткой стрижкой, в джинсах и кедах, снял с Хью наручники, и этот бычара здоровенный ринулся ко мне, нагнув голову.

— Хью!

Он промчался мимо.

Коп был ухоженный, чисто выбритый, совсем не похож на знакомых мне полицейских, скорее на ливанцев, которые торгуют гашишем в «Зеленой комнате Джонни» в Мельбурне.

— Это ваш брат?

— Да.

— Туповат малость?

— Есть такое дело.

— Уведите его отсюда.

— Что?

— Он свободен.

Хью замер, маленькие глазки обвиняли. Позволил мне обхватить его руками и увести вниз по ступенькам.

— Посиди тут минутку, друг.

Я снял с себя свитер и футболку, колючий шерстяной свитер натянул обратно на потертую кожу, а футболкой утер Марлене лицо. Она спряталась между двумя машинами и все еще задыхалась, отплевывалась, хотя не выходило уже ничего, кроме желчи. Я не видел того, что ей пришлось видеть, да и не хотел. Я вытер ее рот, ее подбородок, горькая зелень растеклась по футболке, и, закончив, я швырнул ее — к черту, к черту! — через ограду парка Грамерси.

Приехала «скорая помощь», но никто не соизволил выйти из фургончика. Серый день, туманный, влажный и потный. Мы безжизненны, наш костный мозг засосан в чью-то бездонную утробу.

Полиция приезжала и уезжала. Такси гудели, прогоняя «скорую помощь», но санитары не торопились выносить сына знаменитого художника.

Разумеется, тогда я еще не знал, что на правой руке Оливье была сломана пястная кость. Что бы я сделал, если б знал? Попытался бы заложить своего брата? Донести на него? Засадить в тюрягу? Почем знать? Но подлинная тайна заключалась не в моей душе, а в самом преступлении. Убийца имел ключ — но все ключи были на месте — или же он влез в открытое окно по отвесной пятидесятифутовой стене.

Хью, один из обладателей ключа, мирно спал на Мерсер-стрит в тот час, когда Жуйвенс принес чай и обнаружил труп. А может, убийца — Жуйвенс? Этого никто не утверждал. К тому времени как Хью удрал с места преступления, труп успел пролежать пять часов.

Значит, Хью никак не связан с преступлением, и все же тело сохранило внятную весть для каждого, знакомого с историей Хью.

Судебные патологоанатомы понятия не имели о Хыо и не поняли эту весть, хотя, видит бог, работали они основательно. Взяли образцы Мозга Оливье, его Печени и Крови. В мозгу нашли «Аддерал», «Селексу» и морфий, однако убили его не наркотики. Причина смерти — удушье. Вскрытие обнаружило явные признаки: закупорка сердца (сердце увеличено, расширен правый желудочек), вздутие вен над местом травмы и цианоз (синюшность губ и кончиков пальцев). Вот что натворили, сомкнувшись, ножки принадлежавшего Хью стула.

Вроде бы достаточно, но не для медиков. Распотрошили его как свинью в «Драйбоун Инн», вскрыли его красивое тело «продольным надрезом». Жужжали мухи. Взвесили его несчастный отравленный мозг. Убедились, что сосуды в основании мозга «имеют гладкие стенки и заметно расширены», что бы это ни значило. Взвесили его легкие, сердце и печень. Все, наконец, миссис Портер? Пищевод без изменений. Покопались у него в желудке и отметили «непереваренную пищу с выделяемыми частицами мяса и овощей и явным запахом алкоголя».

Хрен ему тоже разрезали. «Чашевидная полость, органы таза, мочеточник и мочевой пузырь без изменений. Мембраны легко отслаиваются, обнаруживая выражено бледные и гладкие корковые поверхности». Понятия не имею, что это значит, но чем он заслужил подобную участь? Родился в башне искусства за высокими стенами. Его разрезали от ануса до тонкой кишки и записали содержимое дерьма. Вот что такое жизнь, человек, в общем и в частности.