Кречет и Зимородок [СИ]

Не было. Зимородок убил дракона. И второго тоже. Он же охотник, он умеет! Вон, дракон его лапой. Но Зимородок его убил, пристрелил из арбалета. Все остальное только показалось.

Об этом пока лучше не думать вовсе.

Хайме зажмурился, отвернулся, мотнул головой.

Не было ничего!

И без того дел хватает. Хвала Господу, есть чем заняться. Когда работы по горло — плохо выходит думать о вечном и о чудесах.

Сейчас нужно срубить драконам головы, чтоб отнести, показать святым отцам. Но так шкуру не один топор не возьмет, крепкая, зараза. Зимородок объяснил — нужно зубилом поддеть и сковырять чешуйки на шее, по кругу. Тогда можно. Хайме аж вспотел весь, пока справился.

Охотники только не давали покоя. Которые, на охотников. Простая и реальная опасность, и от того забыть о них, хоть ненадолго, не выходило. Как вспоминалось — сердце в пятки уходило. Думалось, вот стрелой сейчас! В горло. Насмерть.

— Сразу вряд ли сунутся, — задумчиво сказал Зимородок, — они тебя небе видели, опасаются.

В небе… Хайме аж передернуло.

Головы запихнули в припасенные мешки — тяжелые оказались, собаки! Хайме и не ожидал. Хорошо хоть Зимородок смог идти сам, хоть и хромая, опираясь на копье. А то все сразу бы не дотащить.

Но главное — ничего, обошлось! С трудом верилось, что все позади.

6

В зимородковых тюках таились удивительные припасы на все случаи жизни.

Рану ему промыли мерзкой дрянью, из темной прозрачной баночки, и чем-то сверху намазали. Хайме даже интересоваться не стал, а молитвы бормотать постеснялся. Колдовские зелья там? После всего, что случилось, было уже почти все равно. Раз говорит, что надо — значит надо. Намажем. Но вот рана не понравилась… Зимородок осмотрел внимательно, хмуря брови, а потом легкомысленно махнул рукой.

— Бывало и хуже.

Может, и бывало.

Позавтракали и отправились в путь, на запад, к перевалу. Зимородок сказал, что возвращаться главной дорогой сейчас слишком рискованно. На этот раз, он без разговоров, хоть и с явным усилием, залез на лошадь. Охнул сдавленно. Видать, плохи дела… Хайме шел рядом, но и он бы, пожалуй, не отказался поехать верхом. Все кости ломило, ныли мышцы.

— Как ты, Кречет?

Хайме вздохнул. Ему ли сейчас жаловаться? Плохо он, как же еще.

— Это ничего, — усмехнулся Зимородок, — первый раз всегда так. Потом тело привыкнет и легче будет.

— Я больше никогда!

Нет! Никогда! Хайме отчаянно запротестовал. Да разве можно снова такое! Как можно даже говорить об этом!

— Не понравилось? — поинтересовался с усмешкой.

Хайме хотел было воскликнуть в ужасе «нет!», но не смог. Перед глазами вдруг встало высокое безбрежное небо, такое близкое… и ветер — свистящий в ушах, играющий перепонкой крыльев, подхватывающий, поднимающий ввысь, к облакам…

Зажмурился, со всей силы, до рези в глазах, тряхнул головой.

— Нет! Я больше никогда не стану.

Очень понравилось! Но от этого только еще тяжелее.

Не думать об этом! Забыть! Ничего не было! Не было…

— Ладно.

Зимородок покладисто пожал плечами — раз не хочет, то и не надо.

Больше разговаривать не стали. Хайме шел молча, глядя прямо перед собой.

Вдруг накатило и накрыло ощущение непоправимости происходящего. Что теперь с ним будет? Оборотень? Виверн! Да его ж теперь на костер! Что делать? Не говорить никому, постараться чтоб никто не узнал? Но разве утаишь шило в мешке? Все равно вылезет, так или иначе. Хайме не находил себе места и не мог ни о чем думать. Вся жизнь его рушилась и ничего сделать не выходило. Да лучше бы он помер тогда! Со своей бы рогатиной. Спокойнее бы было. Просто и понятно.

Страшно.

Как же Элиза? Он же не может теперь… Или может? Как возвращаться домой? Бежать? Ну куда ему бежать? Дьявол он во плоти, оборотень, бесовское отродье, чтоб ему пусто было!

Хайме все пытался прислушаться к своим чувствам, и никак не мог понять — отчего же так? Отчего нет раскаянья? Ну, ни капельки. Нет, он чувствовал вину перед Зимородком — нужно было сидеть с лошадьми и не соваться, книжки умные читать, как тот велел. Больше пользы было бы! Нужно было. Оплошал. Подвел. Едва на тот свет не отправил! Стыдно, хоть сквозь землю проваливайся.

Но вот вины перед Господом, искреннего раскаянья — не было. Ну, что он Господу-то сделал такого? Он же не виноват, что родился таким. Младший сын младшего сына.

Ужасно! Страшный грех! — твердил рассудок. Но сердце оставалось спокойно.

В сердце плескалось безбрежное небо.

И это заставляло мучиться еще больше, заставляло рассудок раскаиваться вдвойне — за себя и за дурное, своевольное сердце.

Оборотень, как и его отец. Хендрик Разящий, Хендрик Волк… тамплиеры знали… да что же происходит такое в мире? Как это можно понять?

Ни о чем другом думать не выходило.

Что будет теперь с ним?

Ехали все больше по открытым местам, там, где сложно устроить засаду. Пока обходилось.

— Стрелять-то умеешь, охотник?

— Не очень… — Хайме задумался.

— Нет, не умею, — ответил честно.

— Тогда возьми арбалет. Один раз пугнуть хватит, а скорость тебе не нужна, все равно не попадешь.

— А ты думаешь, на нас скоро нападут?